«А Георгий Товстоногов, добившись всего, о чем мечтал, грубо нарушив указания врачей, сел за руль своего „мерседеса“. Он направлялся домой после генеральной репетиции спектакля „Визит дамы“, который поставил его ученик. Рядом с ним для страховки поехал водитель Коля.
Получая удовольствие от мягкого хода счастливой машины, Георгий Александрович подъехал к площади Суворова перед Троицким мостом и снова, в который раз на этом месте остановился на красный свет. Здесь он спросил водителя Колю: „Почему так сильно кружится голова?“ И, не получив ответа, умер» (
С. 113
В набросках Володин писал: «В студии „Современник“ ритм всех представлений был наоборот стремительный, этим студия отличалась от всех театров. Прежде всего — суть, прежде всего — мысль. Правда сама собой получалась, актеры были молоды и достоверны. Ничего другого не умели и не хотели уметь. И, кроме того, они были сердиты — „сердитое молодое поколение“ у нас представляли они. Поэтому прежде всего — против чего они играют.
Симоновская пьеса „Четвертый“ шла у Товстоногова в трех длинных действиях, — и здесь это было неуместно. Мы не знали тогда, как в Америке пьют коктейли, как там вертятся кресла в барах, нам не с чем было это сверить. Солидные, полные трупы погибших летчиков (БДТ), тоже не с чем было ассоциировать. В „Современнике“ спектакль шел в одном как пуля молниеносном действии — о том, что нельзя
Эти сердитые молодые актеры сердиты и друг к другу. Коллектив раздирают враждебные вихри. Время от времени кто-нибудь говорит всем остальным всю правду в глаза и уходит из театра. Навсегда. А потом возвращается. Они называют себя коллективом единомышленников. Злой язык уточнил: „террариумом единомышленников“.
Вот именно в этом театре появились актеры особого типа, жесткие, ироничные, злые, пристальные ко всякому уродству. <…> Но вот, правда быта и острота идей стала недостаточной, половинчатой — сказано все, что можно было сказать в то время» (ОРК ГТБ. Ф. 18. Л. 61).
А. М. Смелянский писал о «Современнике»: «Беспардонное заимствование имени пушкинского журнала было предложено тогдашним директором МХАТа, хитроумнейшим А. Солодовниковым. Все, что шло от корня „современное“, было в почете. <…>
Социальная программа „Современника“ укладывалась в эпитет — „антисталинская“. Эстетическая идея была гораздо более расплывчатой и вмещалась в не ими придуманную фразу „жизнь человеческого духа“. Эту фразу они пытались наполнить взрывчатой силой. Они вернулись к естественному человеку на сцене, к исступленному поиску истины, к полноте актерского перевоплощения. Они вспомнили о „товариществе на вере“ и попытались воссоздать ту человеческую почву, на которой возникло изобретение по имени Художественный театр. Дети оттепели, они вновь подтвердили, что хорошие театры рождаются не из концепций, а из радости сообща познаваемой жизни, которая одухотворяет все: и репетицию, и застолье. Эта радость держалась на удивление долго и была исчерпана к концу 60-х годов» (
«„Пять вечеров“ в этом смысле были какими-то чрезвычайно задевающими людей. Что называется, „про самую что ни на есть жизнь“, играли Ефремов, Лиля Толмачева. Галя Волчек играла продавщицу, случайную связь героя, Женя Евстигнеев — настоящего главного инженера, а мы с Ниной Дорошиной — парня и девушку, влюбленных друг в друга.
Пьеса далась нам с большим трудом. <…>
Поскольку Ефремов был режиссером и одновременно играл Ильина, какую-то часть репетиций с нами проводил М. Н. Кед ров, тогдашний главный режиссер Художественного театра. Но наши представления об искусстве любить в пятидесятые — шестидесятые годы сильно разнились с представлениями Кедрова о том же самом. <…> Наши темпоритмы жизни явно не совпадали…
Потом мы ездили смотреть „Пять вечеров“ в постановке БДТ. Я с радостью отмечал, что мы вполне можем конкурировать, а в чем-то и превосходим ленинградцев, просто потому, что пара Лавров — Макарова были старше нас лет на десять, а нам с Ниной было по двадцать пять — двадцать шесть…» (
«10 февраля (1979-го).
10 лет назад был чудесный вечер в „Современнике“, в театре „Современник“, на Маяковской, в доме, которого уже нет, — капустник, театральный буфет до 3-х часов ночи, Алла Покровская, Олег Е<фремов> в черном костюме, трезвый, сияющий, гордый: „Ну, как?“ — этот вечер был его произведением… Сашу, пьяного, я тащил домой на Тишинку — на себе, где-то в 4-м часу…» (