«13 января 1987. Умер Толя Эфрос <…> это и был образцовый, идеальный, классический тип режиссера, как бывает классический тип актера или писателя. Я однажды спросил его, зачем он так много работает, — постановка в театре, а то и в двух, плюс еще телевидение, кино и т. д. Он сказал мне: „Знаешь, это для меня как наркотик. Когда у меня час свободный, меня одолевают черные мысли“. <…> А работать с ним было интересно. Сам процесс работы — как только переставали, ругаться, спорить и садились за дело. Тут все — быстро, дружно, легко-легко» (
«А. В. (В олодин): У Товстоногова был замедленный ритм спектаклей, он был очень подробный, он ничего не пропускал. А спектакли „Современника“ были стремительные, гораздо стремительнее общего среднего ритма наших театров.
М. Д. (Дмитр евская): А у кого было подробно и стремительно?
А. В., Я. Б. (Билинкис), М. Д. (
С. 104
См. комментарий к ОЗ. С. 29–30.
«В первый же день напоили и началась такая грязь… Все стучали друг на друга и требовали того же от меня» (интервью Боссарт).
С. 105
С. 106
Скорее всего, речь идет о фильме «Портрет с дождем» (1977, реж. Г. Егиазаров, Мосфильм), сценарий которого был написан на основе володинской пьесы «В гостях и дома». В ролях: Галина Польских, Игорь Ледогоров, Алексей Петренко, Валентина Талызина и др.
С. 107–108
После того как М. М. Зощенко на встрече с английскими студентами прямо и честно ответил на их вопросы, касавшиеся «Постановления о журналах „Звезда“ и „Ленинград“» (1946), власти потребовали от него очередного покаяния.
15 июня 1954 года в Белом зале Дома писателей происходило собрание, стандартная процедура, согласно которой жертва должна была унизиться, признать ошибки и раскаяться.
Такие ситуации наблюдал в Москве и К. Л. Рудницкий: «Первое подобное собрание, на котором я побывал, проходило в помещении Центрального детского театра… <…> Самокритичные речи руководителей театров, на чьи ошибки указывало постановление, мне казались вполне искренними. Но когда слово взял Николай Охлопков… и принялся не просто каяться, а с каким-то неистовым темпераментом себя проклинать, то в этом приступе самобичевания мне почудилось нечто чрезмерно показное… <…> В перерыве я не без удивления увидел, что Охлопков вальяжен и весел, явно доволен тем, как сыграл всю роль. Потом-то я слышал много столь же самоуничижительных выступлений и понял их сверхзадачу: надо было очернить себя так, чтобы никто не мог сказать, что оратор, мол, не полностью осознал свою вину. Обычно однако это не помогало» (
Зощенко отнесся к происходящему как человек чести и этой игры не принял: «„…что вы хотите от меня? Чтобы я признался, что я трус?“ — сказал на том собрании М. М. Зощенко. — „Вы этого требуете? По-вашему, я должен признаться в том, что я мещанин и пошляк, что у меня низкая душонка? <…> Я не собираюсь ничего просить, не надо мне вашего снисхождения, — он посмотрел на президиум, — ни вашего Друзина, ни вашей брани и криков. Я больше, чем устал. Я приму любую иную судьбу, чем ту, которую имею“. <…> Раздались аплодисменты. Хлопали два человека в разных концах зала. Одного из аплодирующих я увидел, это был писатель Меттер» (