Запиханка из всего

Вошедший оправил на себе тот самый голубой костюм с искрой – по сути, легкий бронежилет из мета-ткани – поздоровался кивком. Закрыл восьмиугольный люк и затянул кремальеру. Яркий офисно-белый свет остался снаружи, там же остались прохлада и запах пустоты.

– В отличие от горе-подрядчиков, мы с вами честно рассчитываемся, – мягко попенял вошедший. – Как в части наград-почестей, так и в части строчки послужного списка. Кстати, – вошедший облокотился на узкий длинный столик вдоль стены, – как вам удалось настолько мощное и долгоживущее внушение? Никакой шантаж не позволяет контролировать настолько свободно действующего исполнителя.

Петр Васильевич вздохнул:

– Шантаж, гипноз, медикаментоз… Колхоз! Не нужно ему ничего внушать. Совсем! Достаточно любое событие подавать с желаемой стороны. Например, что Высоцкий не только поэт века, но и запутавшийся в трех бабах наркоман – а ведь правда же, разве нет? Или что тимуровцы у Гайдара всего лишь бесплатная прислуга для семей красных командиров…

– Нет, подожди, – хмыкнул и громко поскреб лицо круглоголовый. – Этак ты любую помощь, любое товарищество сведешь к торгашеству. Любовь к похоти, дружбу к попыткам втереться и выслужиться, гордость к понтам, честь к глупости, верность к идиотизму, вежливость к лоховатости…

Петр Васильевич неприятно улыбнулся:

– Мы что, готовим Деда Мороза на утренник?

Круглоголовый, узколицый и синий костюм переглянулись, заметно покривив губы. Петр Васильевич понимающе хмыкнул, но договорил:

– И при том постоянно упоминать, что решать ему. Что мы только советуем. А выбор за ним, и выбор это абсолютно свободный. И там уже дело времени: если человека тысячу раз назвать свиньей – захрюкает. Рано или поздно ведомый сам, лично, сформирует необходимое представление о мире. Поскольку это его родное, выстраданное, созревшее убеждение, постольку он и пойдет на любые выгодные для нас действия, в полной уверенности, что поступает исключительно по зову собственной души и совести.

– Кстати, о совести, – синий костюм в красных огоньках работающей аппаратуры отбрасывал искры тоже багровые. – Верно ли мне помнится, что исполнитель оказался… Небезразличен кое-кому из вашей семьи?

– С глаз долой – из сердца вон. Первая любовь практически всегда пристрелочная. Наигрались – разошлись.

– А честно?

– А честно, если бы он выбрал Снежану, я бы нашел, кого зарядить на замену. Но его выбор – карьера.

– Завидуете, а?

– Немного. Кто-то мечтал стать Гагариным или Королевым – а кто-то Берией или Серовым.

– Честный ответ. Я тоже не стану вилять. Вы прекрасно справились, но мой первый не поймет, если главный приказ отдаст не он. В утешение могу сказать: не беспокойтесь, ваши заслуги никоим образом не забыты. Вот платежи.

Петр Васильевич глянул в поданный роскошный планшет, кивнул. Взъерошил пальцами волосы, помассировал уши, все последние сутки обжатые тарелочками мощной гарнитуры: тут не признавали никаких вшитых- новомодных- беспроводных- миниатюрных. Экранированный кабель, заземлено все, что можно, а что нельзя – обесточено и потом все равно заземлено. Стены зудят от наведенной вибрации, прислонять к ним ухо бесполезно – даже супер-чуткое электронное. Приспичит кому подслушать, милости просим в старую недобрую классику: суйте шнурок, втыкайте жучок.

– Что ж, – насколько мужчины разобрали в свете шкал, Петр Васильевич подмигнул:

– Мавр сделал свое дело… Ave, Caesar…

Вслед за тем Сахалинцев открыл кремальеру, отодвинул восьмиугольный люк и вышел в светлый-светлый коридор обычнейшего учреждения; если бы не многочисленные служебные пиктограммы, и не скажешь, что тот самый Гагарин когда-то пролетал в три раза ниже.

Люк закрылся; в душной багровой преисподней, наполненной шмелиным гудением звукоискажающей машинки, остались трое. Узколицый, взглядом испросив разрешения, нацепил тяжелую старомодную гарнитуру. Круглоголовый, затянув кремальеру люка, подтащил начальнику раскладной стульчик. Синий костюм поблагодарил его жестом и сел, устало привалившись к рифленой стеновой панели.

Круглоголовый остался стоять:

– Это и есть старая школа, о которой так долго говорили большевики?

– Если ты про Апостола, то именно что да. Я вот не знаю, вытирает он жопу собственноручно, или у него и для этой цели кто-то завербован.

Круглоголовый с отчетливым хрустом извлек салфетку, обтер потное лицо, салфетку скомкал и втолкнул в утилизатор. Буркнул:

– Пацана готовили пять лет. И не одного, только в первой волне четыре буксира. Мне знать не положено, только нетрудно догадаться: есть резерв, и на подстраховке кто-то, и на обеспечении, на контроле, и так далее, и тому подобное.

– И что?

– И так вот просто в топку?

– Когда автопилоты выкидывают на улицы сразу десять миллионов дальнобойщиков – это лучше? Или “черная пятница”, когда из-за биржевых махинаций мутных фондов лишаются работы сразу четыре страны? Ты плакал?

Круглоголовый посмотрел на начальника с отчетливым непониманием. Синий костюм только рукой махнул: