Замри, как колибри

Никогда не забуду, как на меня подействовала книга Отто Ранка «Искусство и художник». Особенно та ее часть, где он пишет о типе литератора, который растворяется в своем творчестве, иными словами, обращает его в свое надгробие. Кто же, по Ранку, оказался в этом плане шустрее всех? Шекспир. Я бы причислил сюда и Иеронима Босха, о чьей жизни нам известно столь же мало, как и о жизни Шекспира. Когда заходит речь о художнике, мы всегда отчаянно жаждем – вернее, нам неймется – высветить человеческие стороны его личности. Как будто человек, к примеру, по имени Чарльз Диккенс и Диккенс-писатель – даже не однофамильцы. И не в том дело, что мы так уж стремимся объять его внутренний мир, просто нам не дано постичь, что художник и человек – это одно лицо. К примеру, в моем окружении есть люди, которые близко меня знают, во всяком случае относятся ко мне как близкие друзья, и при этом признаются, что не понимают ни слова из того, что я пишу. Хуже того, попадаются и такие, у кого хватает наглости заявлять, что я все выдумал. К счастью, у меня в загашнике есть парочка закадычных друзей, которые знают и принимают меня и как писателя, и как человека. Иначе я бы всерьез усомнился в подлинности своего предназначения. Вообще для писателей, безусловно, процесс раздвоения личности неизбежен. Но когда подходит время дотянуться до шляпы и выйти на прогулку, надлежит увериться, что на голове – ваша шляпа, вы – на своих двоих и ваша фамилия Миллер, а не Махатма Ганди.

Если говорить о будущем, то его-то как раз и не предвидится. Все свои вчера и завтра я пережил. Pro tem[119] я просто плыву по течению.

Если мне доведется написать еще что-нибудь новенькое, о чем я никогда не намеревался писать, я извинюсь перед самим собой, назвав это прогулкой в парке… «Доброе утро, Том, как идут дела?» – «Прекрасно, а как у вас?» Иными словами, сегодня я поджал хвост. С вашего позволения, я буду просто продолжать жить. Нет необходимости бить меня по рукам барабанной палочкой, поймите меня правильно. Откровенно говоря, я и сам не до конца это осознаю, но такова основная идея, если выражаться на нашем американском жаргоне.

Аморальность морали Перевод Н. Казаковой

Где критерий моральности и аморальности? Вразумительного ответа на этот вопрос не существует. Но не потому, что мораль – величина переменная и нравственные принципы постоянно меняются, а потому, что само понятие морали надумано. Мораль придумана для рабов, для нищих духом… Говоря о духе, я имею в виду Духа Святого.

Разве Иисус, именем которого творятся бесчисленные бесчинства и беззаконие, проповедовал мораль? Вряд ли он вообще хоть когда-нибудь произносил это слово. Эли Фор[120] причисляет его к великим грешникам. Но как ни называй, Иисус хотел наставить нас на образ жизни, а не навязывать невнятные представления о морали.

Дураку понятно, что самые ярые поборники так называемого статус-кво и есть наиотъявленные грешники. Единственный смертный грех для них – инакомыслие, ересь. Грех, в который впадали все великие мыслители, художники и проповедники.

Самая путаница начинается, когда понимаешь, что эти отступники и борцы с предрассудками научились жить в мире и при этом как бы стоять в сторонке. Кесарю кесарево… Двойная мораль? Неувязочка? Лицемерие? Отнюдь. И уж конечно, не отступничество. Главная заслуга бунтовщиков и богоборцев в том, что они нашли путь, лежащий вне грани, которая отделяет противоположности. Придерживаясь принципа непротивления Злу, возведенного Иисусом в абсолют, но мало у кого находящего отклик, эти глашатаи Истинного света избежали ловушек, на каждом шагу подстерегающих большинство рядовых верующих.

Каждый мечтает о лучшем мире, каждый хочет быть не тем, что он есть, и при этом все открещиваются от ответственности за царящие вокруг мерзкие гнусности. Люди тешат себя надеждой увидеть райские кущи, если не здесь и сейчас, то хоть где-нибудь и когда-нибудь. И им претит мысль, что человечеству, кроме этого – и только этого! – мира – ничего не светит. Но пока мы не примем ее как данность, рай не наступит – ни сейчас, ни потом, ни на земле, ни на небесах.

Не вдохни Господь в человека бессмертную душу, мироздание выглядело бы совершенно иначе. А «воодушевившись», человек из твари божьей превратился в подельника Создателя в чýдных делах Его. Проникнувшись собственной значимостью, человек извратил суть молитвы. Сильному духом не к лицу клянчить и попрошайничать. Он обращается к Всевышнему лишь затем, чтобы смиренно и радостно воздать Ему хвалу. Единственно, с чем не зазорно взывать к Нему, так это с благодарственным молебном.