Замри, как колибри

Два человека в мире акварели, которыми я восхищаюсь, – это Джон Марин[95] и Пауль Клее; я дал бы отрезать себе правую руку, лишь бы уметь рисовать, как любой из них. Их живопись кажется мне чистой магией. К сожалению, как бы я ни восхищался их творчеством, они не оказали на меня никакого влияния. Я остался там, где начинал в 1926 или 1927 году. Барахтаюсь в Саргассовом море любопытства и наслаждения. Все мои рисунки кажутся мне замечательными. Они всегда лучшие, насколько знаю, и если далеки от совершенства, то не столь ужасно далеки от рая. Я создаю собственные небеса и собственные бездны ада, и живу в них, и извлекаю всю их сущность. Я мог бы, как советуют некоторые, поступить в академию и овладеть кое-какими основами живописи. Но стал бы я тогда счастливей? Оставаясь таким, каков я есть, хорош или плох, я получаю удовольствие от всего, что выходит из-под моей кисти. Мне ни к чему доказывать, что я живописец, ни к чему создавать себе репутацию. Когда я пишу – мир принадлежит мне!

Окажется ли метод, который я здесь обсуждаю, безуспешным, если я продолжу все так же писать акварели. Я напишу собственную могилу и лягу в нее и, хотя мои глаза закроются навеки, буду наслаждаться каждой стороной своей кончины, несмотря на отсутствие перспективы, отсутствие формы, отсутствие того-сего. У меня будет красочный конец, может, не в стиле Пауля Клее или Джона Марина (который еще жив, хвала Господу!), но конец, мой собственный конец, единственный конец, к которому каждый должен стремиться.

А теперь, прежде чем окунуться в «происхождение шедевра», позвольте предложить вам взять на заметку мое имя и адрес, которые более или менее постоянны:

Генри Миллер

Биг-Сур, Калифорния

14 марта 1943 г.

P. S. Всякий, желающий поддержать манию акварели, сделает доброе дело, прислав мне бумагу, кисти и краски, которых мне всегда не хватает. Я буду благодарен также за старую одежду, рубашки, носки и проч. Мой рост 5 футов и 8 дюймов, вес 150 фунтов, шея 15½, обхват груди 38, талия 32, шляпа и туфли 7–7½. Люблю вельвет.

P. P. S. Это письмо распечатано для меня на мимеографе и разослано добрым другом в Чикаго.

Первая любовь Перевод Н. Пальцева

Мысленным взглядом я вижу ее так же отчетливо, как в тот день, когда мы впервые встретились. Это было в коридоре средней школы Восточного округа в Бруклине, и она шла из одного класса в другой: чуть пониже меня ростом, прекрасно сложенная, полногрудая, искрящаяся здоровьем, высоко подняв голову с властным и в то же время вызывающим видом, за которым таилась странная, тревожащая застенчивость. Рот у нее был теплый, улыбчивый, приоткрывавший крупные, ослепительно-белые зубы. Но прежде всего внимание приковывали ее глаза и волосы: легкие, золотистые, туго собранные на затылке в форме раковины. Волосы натуральной блондинки, какую встретишь разве что в оперном театре. А глаза – голубые, лучистые, озадачивающе прозрачные – удивительно гармонировали с цветом ее волос и нежным румянцем щек, так напоминавшим яблоню в цвету. В свои шестнадцать она, разумеется, была не так уверена в себе, как казалось со стороны. Но среди одноклассниц безошибочно выделялась, как выделяются те, в чьих жилах течет голубая кровь. («Голубая и ледяная», чуть не вышло из-под моего пера.)

Этим первым взглядом она буквально сбила меня с ног. Ее красота не просто ошарашивала: она вселяла в меня дотоле неведомую робость. Не помню уже, как я нашел в себе силы приблизиться и пролепетать ей несколько ничего не значащих слов. Помню только, что мне потребовались долгие недели, дабы наконец совершить этот немыслимый подвиг. Но одна деталь прочно запала в мою память: каждый раз, когда мы ненароком сталкивались друг с другом в школьных коридорах, она краснела. Само собой, наши разговорные экспромты не шли дальше телеграфно-беглого обмена репликами. У меня, по крайней мере, не отложилось ничего из слов и фраз, какие она роняла на ходу, торопясь с одного урока на другой. Чуть не забыл добавить, что, хотя мы были одних лет, я опережал ее на класс или два. Все это не имело ровно никакого значения, но в моих глазах приобретало сверхъестественную важность.

Только окончив среднюю школу, мы обменялись с ней несколькими письмами. Летние каникулы она проводила в Эсбери-Парк, штат Нью-Джерси, а я, как обычно, тянул лямку в офисе цементной компании «Атлас Портленд». Каждый вечер, вернувшись с работы, я устремлялся к каминной полке, на которой складывали пришедшую почту, и почти всегда без толку. Повезло мне только раз или два за все лето. Это не в меру затянувшееся ухаживание лишь усугубляло во мне ощущение безнадежности. Время от времени, но нечасто, мне доводилось сталкиваться с ней на танцах. Дважды, насколько помню, я приглашал ее в театр. Меня даже не удостоили фотографии, которую я носил бы на сердце и на которую мог бы поглядывать украдкой.