Замок Отранто

Как уже говорилось выше, Уолпол взялся за перо, находясь во власти мечтательного настроения, вдохновленный экзотической атмосферой увиденного им сна. Но сам этот сон, безусловно, был связан с особенностями личности и обстоятельствами биографии автора — историка-дилетанта, обожавшего Средние века, восторженного поклонника старины, любившего, по выражению его младшего современника, английского сатирика Т. Дж. Мэтиаса, «глядеть на готические игрушки сквозь готические стекла»[40], наконец, владельца и постоянного обитателя усадьбы Строберри-Хилл, которая к 1764 году в основном уже обрела свой новый, стилизованный облик. Эти средневеково-готические художественные предпочтения не только подтолкнули Уолпола к написанию книги, но и определили ее визуальный — в первую очередь пространственный и предметный — мир. Образ, вынесенный в название романа, вне всяких сомнений, является литературной проекцией (пусть и не абсолютно точной) замка Строберри-Хилл; в описании многочисленных комнат, коридоров, лестниц и галерей резиденции Манфреда, в обстоятельном перечислении оружия и доспехов сквозит авторское любование интерьерами своей виллы, говорящее о том, что «сценой, на которой Уолпол мысленно проигрывал действие книги, когда сочинял ее, был его собственный дом»[41]. Об этом же свидетельствует заявление самого автора, сделанное в предисловии к первому изданию «Замка Отранто» от лица переводчика «старинного манускрипта»: «Действие несомненно происходит в каком-то действительно существовавшем замке. Часто кажется, что, описывая отдельные части замка, автор ненамеренно воспроизводит то, что видел сам. Он говорит, например, „горница справа”, „дверь слева”, „расстояние от часовни до покоев Конрада”. Эти и другие места в повести заставляют с большой степенью уверенности предположить, что перед взором автора было какое-то определенное строение?» (курсив наш. — С. А.). Под видом сторонней оценки чужого произведения писатель дает здесь обобщенную, но довольно точную характеристику изобразительной природы и подлинных обстоятельств создания своего романа. Наконец, в целом ряде писем друзьям и в упоминавшемся выше описании собственной виллы Уолпол открыто именует Строберри-Хилл «замком Отранто».

Эта укорененность литературного образа в конкретных обстоятельствах авторского modus vivendi (доходящая до прямых соответствий в расположении покоев и деталях обстановки двух замков — реального и фикционального[42]) обусловила приоритет «интерьерного» видения в изобразительном строе романа. Давно замечено, что в книге Уолпола, в отличие от готики более позднего времени (например, романов Анны Радклиф), основные события разворачиваются не снаружи, а внутри замка, в пределах замковых стен; такое преобладание «взгляда изнутри» отражает привычный пространственный опыт хозяина Строберри-Хилл — опыт, которым он (возможно, невольно) наделил и действующих лиц своего повествования[43]. В произведениях последователей Уолпола замок — чужое, незнакомое, враждебное героям место, в которое они попадают случайно, сбившись с пути, или под действием чьей-то злой воли; для персонажей Уолпола замок — это привычное, обжитое, свое пространство, и, вероятно, поэтому внезапное появление в нем ирреальных сил расценивается его обитателями (вопреки присущей им средневековой вере в чудеса) как нечто необычное, аномальное, противоречащее повседневной житейской практике, нарушающее сложившийся порядок вещей и устоявшуюся логику событий. Соответственно, в готических романах 1790—1800-х годов замок нередко покинут, полуразрушен, покрыт густой растительностью и эстетически гармонирует с окружающим его миром дикой природы, символизируя ее торжество над культурой и цивилизацией и — в более общем смысле — бренность всего сущего; замок Отранто, напротив, обитаем и, как и его реальный прототип (в период создания книги — совершенно новый замок), еще не подвергся разрушительному воздействию времени. Лишь в финале романа он обращается в руины — однако не в результате поступательной энтропийной работы истории, а вследствие одномоментной катастрофы, за которой стоит неумолимая воля Провидения, безразличного к замыслам, надеждам и чаяниям смертных.