Заметки летописца

Читалъ я іюньскую книжку «Современника». Я люблю читать «Современникъ», какъ вообще люблю все ясное, опредленное, все то, что отчетливо понимаю и къ чему могу поставить себя въ несомнительное и твердое отношеніе. Пріятно мн наблюдать въ «Современник» постоянно веселый и бодрый тонъ, тонъ людей, очевидно, довольныхъ собою, ни мало не колеблющихся въ сознаніи своего ума и превосходства. Совершенно ясно мн, какъ отсюда проистекаетъ та постоянная насмшливость, которая господствуетъ въ этомъ журнал и которая живо напоминаетъ мн рчи петербургскихъ чиновниковъ и вообще большинства петербургскихъ людей. Нужно отдать полную справедливость — «Современникъ* есть журналъ петербургскій въ полномъ смысл этого слова. Петербургъ же, какъ извстно, есть городъ просвщенный и образованный до высочайшей степени. Чтобы убдиться въ этомъ стоитъ только послушать бесду его жителей, даже самыхъ маленькихъ, какихъ нибудь титулярныхъ совтниковъ или губернскихъ секретарей. Просвщеніе необыкновенное. Все-то они пересмютъ, все подднутъ на зубокъ, везд найдутъ пятно; чего лучше — многіе глумятся даже надъ строгимъ соблюденіемъ постовъ. Такъ что слушаешь-слушаешь и думаешь себ: чортъ возьми, какіе, однакожъ, образованные люди! Какое отсутствіе предразсудковъ!

Вотъ точно также, и читая „Современникъ“, постоянно чувствуешь, что пишутъ здсь люди просвщенные, чуждые предразсудковъ и потому отлично себя чувствующіе. Но, кром этого бодраго и веселаго тона, свидтельствующаго о пріятномъ душевномъ настроеніи, я люблю „Современникъ“ также за его направленіе. Направленіе это все состоитъ изъ тончайшей гуманности, изъ непрерывныхъ мысленныхъ заботъ о меньшемъ брат. Правда, образъ, въ которомъ представляютъ себ этого меньшаго брата писатели „Современника“, не иметъ въ себ ничего привлекательнаго. Голова меньшаго брата наполнена сплошь густою тьмою, въ которой не проглядываетъ ни однаго свтлаго луча. Сообразительности у меньшаго брата нтъ ни капли, особенно если взять въ сравненіе ту высокую сообразительность, какою отличаются писатели „Современника“. Сердце меньшаго брата живетъ и движется одними фальшивыми потребностями, напускными и извращенными чувствами. И что же? Не смотря на все это, „Современникъ“ не отрицаетъ у меньшаго брата ни единаго права, никакихъ возможностей и преимуществъ. А именно — главнйшимъ и существеннйшимъ образомъ, по его мннію, меньшій братъ иметъ право на то, чтобы люди просвщенные и образованные очистили его голову отъ хлама предразсудковъ, ее наполняющихъ, и чтобы они изгнали изъ его сердца вс фальшивыя и напускныя чувства, которыми одними оно одушевляется. За этимъ главнымъ правомъ слдуютъ и вс другія права, какія только возможны. Такъ, напримръ, одинъ изъ писателей „Современника“ объявилъ однажды весьма твердо и ршительно, что каждый нищій иметъ право сть такія же кушанья, какія стъ какой нибудь богатый лакомка, и одваться въ такое же платье, какое носитъ какой нибудь изысканный щеголь. Ботъ какъ далеко простирается гуманность въ направленіи „Современника“!

И такъ, я люблю читать „Современникъ*; отъ него такъ и ветъ — во-первыхъ, образованностію, а во-вторыхъ, гуманностію. Образованность и гуманность, просвщеніе и человколюбіе — что можетъ быть лучше? Съ такими чувствами я началъ читать въ іюньской книжк „Замтки изъ общественной жизни“, новый отдлъ, очевидно, составляемый писателемъ, который прежде его не составлялъ и, можетъ быть, даже въ первый разъ выступаетъ на литературное поприще. Я говорю новый отдлъ, ибо не должно смшивать этихъ замтокъ изъ общественной жизни съ тмъ, что называлось просто: наша общественная жизнь; замтки имютъ и боле скромное заглавіе, да и печатаются не тмъ гордымъ крупнымъ шрифтомъ, какимъ красовалась наша общественная жизнь.

И такъ, читаю я замтки — въ самомъ пріятномъ настроеніи духа. Авторъ разсуждаетъ о пароходахъ и сильно возстаетъ противъ нкоторыхъ капитановъ, которые обходятся деспотически, начальнически съ своими пассажирами. Гуманность, подумалъ я, неизмнная, неистощимая гуманность!

И вдругъ мн попадается страница, которая нарушаетъ мое благодушное настроеніе, которая отзывается не гуманностію и образованностію, столь мн любезными, а чмъ-то совершенно противоположнымъ. Выписываю ее вполн: