Законы отцов наших

— Судья Клонски, я имел бы все основания просить объявить показания Лавинии Кэмпбелл недействительными.

— Да, правильно, — говорит Томми. — Я поддержу это ходатайство.

— Что вы хотите? — спрашиваю я Хоби.

— Рапорт об отчетах проверки.

— Никакого рапорта нет, — отвечает Мольто.

— Тогда я хочу допросить того, кто производил эту проверку, — говорит Хоби. — Мы не можем закончить допрос, не зная результатов обследования на полиграфе.

Я встаю, выхожу вперед на пару шагов, чтобы лучше видеть Баг, и спрашиваю, кто проверял ее на полиграфе.

— Любич, — к моему изумлению, говорит она. И не только моему. Редкие брови Мольто также изогнулись дугой.

— Но Фред Любич не может производить таких проверок, — говорит Мольто.

Тут вмешивается Руди, отводя Томми в сторону. Они оживленно перешептываются, в то время как мы с Хоби смотрим друг на друга и молчим, обеспечивая представителям обвинения некоторое подобие уединенности. В конце концов пауза затягивается настолько, что дальнейшее молчание становится неприличным, и я спрашиваю Хоби, женат ли он.

— В настоящее время нет, судья. Три попытки и все неудачные, — отвечает он. — Теперь я в одиночной камере.

Он коротко усмехается, но тут же опять становится мрачно-серьезным. Непонятно каким образом, но этот короткий обмен фразами заставляет меня посмотреть на Хоби по-другому. Сейчас я вижу в нем явное сходство с Сетом и не только в том, что у обоих не сложилась семейная жизнь, но и в облике: те же мрачные, потухшие глаза, та же туманная недоговоренность относительно неудач. Неужели мы, питавшие такие радужные надежды найти свое уникальное место в мире, — самое несчастное поколение взрослых? Хоби говорит мне, что у него две дочери, старшая — студентка третьего курса Йельского университета. Больше он ничего не успевает сказать, потому что возвращаются Сингх и Мольто.

— Утром сюда явится Любич, — сообщает Мольто.

— Значит, объявляем перерыв до завтра?

Обе стороны соглашаются. К месту дачи свидетельских показаний подходят помощники шерифа и уводят, точнее, уносят Лавинию, которая по-прежнему не желает смотреть на Нила, несмотря на его пристальный взгляд и глупую улыбку.

Зима 1970 г. Сет

Первые месяцы 1970 года были просто ужасными. Наша первая зима в Калифорнии, хотя вряд ли этот сезон можно было назвать зимой. Акации уже отцвели, после них начала цвести ледяника, росшая вдоль скоростных автострад. Однако все, кого я знал, были несчастны.

В доме Эдгаров царила суматоха. Ученый совет принял решение начиная с первого апреля провести слушания, чтобы определить, подлежит ли Эдгар увольнению за подстрекательство к беспорядкам, имевшим место на территории Центра прикладных исследований. Роль мученика подходила Эдгару как нельзя лучше. Здесь требовались все его излюбленные атрибуты: злость, самопожертвование, дисциплина. Его появления на публике характеризовались небывалым нервным возбуждением. Эдгар резко обличал ученый совет, обвиняя последний в преследовании инакомыслия. Однако дома его настроение было более двусмысленным и неопределенным. Во всеуслышание он высказывал свои опасения насчет осведомителей.

Что касается Джун, то у нее было еще более мрачное настроение. Неизвестно, что могли раскопать власти при более или менее тщательном расследовании, и такая перспектива ее отнюдь не радовала. Когда на Джун нападала отчаянная хандра, она принималась сыпать цитатами из различных древнегреческих трагедий, в инсценировках которых принимала участие в колледже.

Я по-прежнему выступал в роли няньки Нила и сделал кое-какие успехи в «Афтер дарк». Теперь я подметал офис и еще вставал спозаранку, в пять часов утра, четыре раза в неделю, чтобы набить газетами автоматы, разбросанные повсюду. Издателем «Афтер дарк» был лысый толстяк, всегда ходивший в брюках из полиэстра, которого звали Харли Минкс. Он внушал мне симпатию, и я даже находил Харли несколько забавным в его отчаянных попытках испытать жизнь из сплошной похоти и страсти, которая в столь ярких красках описывалась в его газете. В свободные от работы минуты я пересказывал ему кое-какие свои фантазии, посещавшие меня в балдежный час, и Харли убедил меня изложить парочку историй на бумаге. Он решил поместить их в виде серии комиксов. Каждая история растягивалась на три-четыре выпуска и сопровождалась рисунками в стиле Р. Крамба. Колонка получила название «Кинопутешествия» и, помимо теплого участия и поддержки издателя, не принесла никаких результатов, так как не привлекала внимания. Однако было чертовски приятно видеть свои строчки в газете. От этого даже немного кружилась голова.