Закон проклятого

Эндрю закричал. Длинные ногти впились в собственное лицо, но он не чувствовал боли. Наверное, потому, что вряд ли он был теперь человеком. Спутанные волосы, безумные красные глаза, заострившийся клювом нос, из которого, не переставая, медленно сочилась кровь… И руки. Худые, бледные руки с сухой, пергаментной кожей и скрюченными пальцами, похожими на когти гарпии со стен знаменитого парижского собора…

– Стой где стоишь!

Сержант Томпсон, неслышно вошедший в квартиру через незапертую дверь и – в который раз уже за столь короткое время – ставший свидетелем ужасного убийства, поймал на мушку участок переносицы между ярко-рубиновыми глазами. К сожалению, и на этот раз он опоздал. Совсем на немного.

– Стой где стоишь, ублюдок! Руки за голову!

Существо перестало визжать, отняло от лица костлявые руки и взглянуло на сержанта. Измазанные в крови губы растянулись в кривой дебильной ухмылке.

– Руки за голову, я сказал…

За спиной сержанта раздался звон. Джек Томпсон отпрыгнул в сторону. По разбитой тарелке на полу с хрустом проехал тяжёлый сервант, роняя на пол бокалы, блюдца, какие-то статуэтки.

Краем глаза Томпсон увидел, как Эндрю Мартин протянул руку и повел ею в сторону полицейского. Вслед за ней изменил направление движения и сервант. В следующую секунду угол деревянной махины резко ударил Джека, сбив его с ног. Пистолет вылетел из руки сержанта и, вертясь волчком, закатился под кровать.

Томпсон охнул – и потерял сознание.

…Очнулся он от ощущения, что чья-то омерзительная, скользкая лапа ковыряется в его мозгах, копошась в извилинах, как дотошная домохозяйка роется в куче мяса на рынке.

Джек с трудом разлепил веки. Красные глаза Эндрю, абсолютно непохожие на человеческие, внимательно смотрели на него.

– Как же ты нашёл меня… сержант Томпсон?

«Какого чёрта… Откуда он знает, как меня зовут?» – пронеслось в голове Джека.

Скользкая лапа надавила сильнее. Джек почувствовал, что сознание снова готово его покинуть.

– Правильно, зажигалка, – кивнула тварь. – А я всё думал, куда же она запропастилась?

«Он читает мои мысли… О, господи…»

Вымазанная кровью пасть расплылась в ухмылке.

– Меня пока рано так называть, сержант… Но, в общем, ты недалёк от истины.

Теперь мозги пылали огнем. Казалось, все дьяволы ада ковырялись в голове сержанта.

– Прекрати… – выдавил он наконец, ненавидя себя за то, что ему приходится о чем-то умолять эту красноглазую тварь. Но иногда боль бывает действительно запредельной.

Монстр, некогда бывший музыкантом Эндрю Мартином, ухмыльнулся снова:

– Больно? Терпи. Мне приходится ковыряться в твоей голове, Джек Томпсон. Ты же пёс, сержант. Служебный пёс, который, зарвавшись, нарушил закон и влез не на свою территорию. Ты служишь только своему хозяину, а мне ничего не скажешь даже под пыткой из-за своего дурацкого упрямства, которое ты называешь служебным долгом. Ведь так? Запомни, сержант, долг – это когда ты кому-то должен, а не когда от тебя требуют за пару тысяч долларов подставлять башку под пули. Но, пока ты этого не понял, придется потерпеть. Хотя я уже почти закончил.

Скользкие невидимые руки медленно отпустили голову.

– Все что мне нужно, я уже нашел. Значит, священник говорил что-то о Печати? Так-так… Видимо, придется еще разок перейти границу. Двусмысленно прозвучало, правда? Н-да… Увы, но в твоей башке больше нет ничего интересного. Только формула Миранды, этот твой долг и какое-то странное отклонение. Это ты его называешь любовью, коп?

Томпсон устало вздохнул и попытался приподняться. Безуспешно. Громадная махина серванта намертво припечатала его к стене.

– Классная вещица, – Эндрю засунул измазанные в крови пальцы в карман полицейского и извлек оттуда чудом не разбившиеся солнечные очки. – Не против, если я позаимствую? Подозреваю, что людям понадобится время, чтобы привыкнуть к моему новому обличью. Но ведь это всего-навсего время, не так ли, сержант?

Похоже, твари хотелось потрепаться. Томпсон попробовал извернуться, чтобы достать второй пистолет из кобуры на щиколотке. Напрасно. Проклятый шкаф прижал его к стене, словно мышеловка, и острый угол давил на рёбра, причиняя при малейшем движении невыносимую боль.

Эндрю выпрямился. И улыбнулся. Улыбнулся потому, что для него наконец-то закончилась неизвестность. Теперь он знал почти всё. Ещё одно видение развернулось перед его глазами.

Искалеченная рука, сжимающая в металлических щипцах карандаш, торопливо записывает в давно исчезнувшую книгу неровные, прыгающие строки.