И вот теперь, проснувшись от боли в спине, в этой, наяву, а не во сне, тюремной камере, она вспомнила слова из Библии, которые слышала и читала не раз: «Бог не дает человеку испытаний больше его сил». И подумала, что там, в этой главе, еще что-то важное сказано. Надо будет попросить адвоката, чтобы в следующий раз ей обязательно Библию принесла. И когда, через несколько дней, взяла в руки Писание, то первым делом нашла то, о чем все эти дни думала беспрестанно. «Бог никогда не позволит человеку оказаться в обстоятельствах, которые могут сломать его», — вот как было там сказано. И слова эти Саша теперь уже запомнила накрепко, пожалуй, что и навсегда.
***
Все инструкции следственного изолятора можно было бы уместить в одно емкое слово: «Нельзя». Тюремщики, вероятно, полагают, что на то оно и заключение, чтобы человека ограничить во всем, что составляет суть его человеческого существования. Обычная улыбка, и та воспринимается чуть ли не как нарушение. Стоит надзирательнице увидеть, что кто-то из женщин улыбается, следует неизменный окрик: «Ты чего тут лыбишься? У тебя настроение хорошее? Так я тебе его сейчас испорчу. Ишь, отбросы общества, а туда же — улыбаться…»
Все эти ограничения и стремление их обойти, избежать, делают зэков всего мира людьми чрезвычайно изобретательными. Картежники изготавливают карты из обрывков старых газет, убийцы умудряются делать смертоносное оружие из обычной ложки или вилки, а то и из карандаша. О тюремном «телеграфе», о том, как плетутся из ниток-веревочек тюремные «дороги», по которым потом передаются записки-«малявы», многочисленные песни и легенды сложены.
Как-то вечером Саша с любопытством наблюдала, как сооружали «дорогу» Василиса, Надька-цыганка и Лида. Ловчее всего получалось у Лиды, она вообще была рукодельницей. Васька управлялась тоже ловко, а у Надьки все из рук валилось. Саша с юных пор обожала поэзию, признаться, и сама стихи писала; сейчас ей в голову пришли с детства запомнившиеся строки из пушкинской «Сказки о царе Салтане». Она улыбнулась и экспромтом продекламировала:
«Три девицы под окном
Плели «дорогу» вечерком.
«Кабы я была царица, –
Говорит одна сестрица, –
То на все СИЗО одна я б «дорогу» наплела».
Только вымолвить успела,
Дверь тихонько заскрипела,
И в темницу входит Он,
И устраивает «шмон».
Девчонки просто оторопели. А эмоциональная Аленка-клюква в восторге воскликнула:
— Ну, Сашка, ты даешь! — Ты еще и стихи сочинять умеешь!
— Ох, Аленка, Аленка, это же я Пушкина переиначила, и чему ты только в школе училась?
— Сиськами трясти и жопой вилять, — беззастенчиво заявила Аленка-клюква и сама же над собой первая от души рассмеялась.
— Ох, Саша, кого ты спрашиваешь? — вздохнула Надька-цыганка и погладила Аленку по беспутной голове. — Подвалы-вокзалы-чердаки — вот и вся ее школа. А ты говоришь — «Пушкин»…
***
В этот вечер по телеку показывали старый фильм про войну «В бой идут одни «старики». Видели его все по сто раз, но смотрели, не отрываясь: и выбора-то не было, да и фильм хороший, почему еще раз не посмотреть.
— А ведь я ее знала, — сказала Саша, когда в кадре появилась красавица — командир женской эскадрильи.
— Кого знала, артистку? — переспросила Надя.
— Нет, прототип, ну, героиню, которую играет актриса, — пояснила Саша. — Кстати, ее тоже звали Надя, Надежда Васильевна Попова, Герой Советского Союза. Это по ее биографии режиссер Леонид Быков снимал эпизоды о женской эскадрильи, которую в годы Отечественной войны фашисты называли «ночные ведьмы».
Сашу слушали, что называется, с открытыми ртами. Разные люди ждали своей участи в камере номер 312. За плечами каждой из них стояла своя, сложная, может, не всегда и не во всем праведная жизнь. Та жизнь, которая приучила их лгать, выкручиваться, хитрить, если понадобится, то и подличать. Были среди них и совсем уже отпетые, для кого в жизни этой ничего святого не осталось. Но за те несколько дней, что успела Саша провести в камере, обитательницы 312-С безоговорочно признали, что «залетела» сюда птица совсем иного полета, нежели они сами.
Саша любила книги, с детства очень много читала, училась в европейской школе, два вуза в России закончила, но не кичилась своими знаниями, не выставляла их напоказ, и вообще — жила «жизнью хаты», как когда-то наставляла ее Алла Борисовна. И, наверное, именно поэтому ее превосходство признавалось безоговорочно. Хотя и была в «хате» смотрящей Василиса, но если Саша говорила: «Девочки, что-то мы совсем грязью заросли», — все дружно брались за тряпки, невзирая на то, кто нынче дежурил. Хотя 312-я на все СИЗО славилась своей образцовой чистотой. Уважение к новенькой чувствовалось во всем. Даже в том, что обращались к ней исключительно по имени. В камере, как и во всем изоляторе, практически у всех были прозвища, по-здешнему — погоняло. Женщины-заключенные частенько погоняла придумывали себе сами, чтобы добавить блатного авторитета, который в изоляторе порой роль играл не последнюю. К Александре же обращались исключительно по имени, иногда с особым уважением — «Сергеевна».