Закон бутерброда

Он решительно зашагал вдоль стеллажей, стараясь не смотреть на окружавшие его пирамиды еды. Взял упаковку бумажных рулонов в глубине магазина и вернулся к единственной открытой кассе. Стоявшая перед ним пожилая дама с трудом извлекала из хозяйственной сумки свои покупки, одну за другой. Он почувствовал легкую тошноту. Боковым зрением он видел бесконечные ряды продуктов, расставленных друг на друга в строгом геометрическом порядке: специи, макаронные изделия, замороженные полуфабрикаты… Тонны и тонны жрачки, громоздящиеся от пола до потолка, небоскребы потребления. Вся эта жратва, все эти штуки предназначались для того, чтобы их пережевывали, смешивали со слюной, глотали, переваривали и, наконец, извергали в унитаз. Только представьте, в каких коричневых упаковках будут красоваться экскременты, которые вы произведете, переварив эти восхитительные брусочки мерлана. От сверхизобилия фальшивой еды его мутило. На висках выступил холодный пот. Старушка перед ним болтала с кассиршей про артрит. Поль старался контролировать дыхание, но голова у него кружилась, а по спине, бросая в дрожь, стекали струйки пота. И последний удар: чертова бабка никак не найдет банковскую карту. А кассирше приходит в голову худшая из идей, она предлагает заплатить чеком. Чеком… блядь. Три часа она достает чековую книжку, потом отрывает чек, та сует его в кассовый аппарат, потом просит предъявить удостоверение личности, а старуха его ищет, а потом кассирша ищет ручку, чтобы переписать номер. За спиной стояла Смерть. Поль был уверен, что если обернется, то увидит в очереди, прямо за собой, скелет с косой, который дружески помашет ему рукой: приветик! В стеклянной двери “Франпри” отражались стеллажи магазина. Все эти формы, горшки, краски, тубы, коробки, пластиковые бутылки, а внутри одно и то же месиво, хоть в порошке, хоть в жидкости, в креме или в заморозке, хоть для стирки, хоть на десерт, хоть для чистки туалета или для приправы макарон. На него сошло прозрение: точно, в них один и тот же продукт, с одной и той же химической формулой. Одна и та же штука, пригодная и для борьбы с известковым налетом, и для кормления новорожденного.

Он больше не мог, это было выше его сил. Он бросил туалетную бумагу и бегом выскочил из супермаркета, борясь с приступом тошноты. Дома он растянулся на диване и включил телевизор, ожидая, когда приступ пройдет. Постарался сосредоточиться на фильме, там кто-то говорил: “Я не сошла с ума, я знаю, что она умерла, но мне надо, чтобы так было и дальше”. Блин, мне плохо, мне плохо, мне плохо. Он схватил телефон и послал Софии эсэмэску.

Можешь вечером купить туалетную бумагу?

Я сейчас сдохну, я сейчас сдохну, я сейчас сдохну. Она ответила:

Тебе нехорошо? Приступ паники?

Да.

Ок, еду.

Когда София приехала, Полю стало немного лучше. В отличие от Марианны и Кристофа, она ничего не понимала во всяких кризисах, сотрясавших больной мозг Поля. И, в отличие от них, ей удавалось эти кризисы снимать. Наверно, потому, что она спускала его с небес на твердую рациональную землю. Ближе к вечеру он с удивлением спросил, как ей удалось так быстро уйти из офиса в разгар рабочего дня. Она работала в довольно известном коммуникационном агентстве. Она весело улыбнулась.

– Я сказала, что у меня сын заболел. – И, видя изумленную физиономию Поля, объяснила: – Я с самого начала сказала в агентстве, что у меня ребенок, просто чтобы время от времени уходить, когда мне удобно. А поскольку они хотят быть суперсовременными и супермилыми, то никогда не прикапываются, если я говорю, что у меня дома неприятности. Я даже в компьютере на рабочий стол поставила фотку трехлетнего мальчика, чтобы было правдоподобнее. Практично, а потом, мне нравится, есть о чем поболтать с коллегами.

Это признание, сделанное самым небрежным тоном, подтвердило вещь, которая уже какое-то время назад пришла Полю в голову: София – женщина его жизни. Та, что суждена ему свыше.

Ему нравилось, что она всегда в хорошем настроении, особенно по сравнению с той атмосферой невротического нигилизма, в которой вечно барахтался он сам. Ему нравилось, что она красива. Нравилось, что она хорошо одета. И пусть он сам ходил зимой в черном свитере и синих джинсах, а летом – в черной майке и синих джинсах, ему это не мешало внимательно следить за модой. Он прилежно читал Elle, Grazia и Vogue. И ему нравилось, что София приходит домой разодетая так, словно собирается провести всю ночь на светской вечеринке.

Но до сих пор их главной точкой соприкосновения была способность весь вечер вместе торчать у плиты. Они оба обожали готовить. Хоть София и жаловалась, что из 42-го размера перелезла в 46-й.

Он не мог открыть друзьям ужасную правду, это слишком бездарно, банально, глупо, недостаточно цинично или забавно. Он – и влюблен! Угу. Кошмар. Катастрофа. Это шло вразрез со всеми его жизненными принципами, с его неповторимой индивидуальностью, но он ничего не мог поделать. Ему хорошо с Софией. Она его успокаивает.