Заяц над бездной

И Смирнов обнимал, и тискал по-русски, по медвежьи, друга Леню, и целовал руки Елизавете, и говорил: хау ду ю ду, и королева смеялась, а Смирнов благодарил Барона, и Лаутара, и Ану, и весь табор – за то, что спасли и сохранили Леню – его друга и главу советского государства.

А Семен Кузьмич Гроссу улыбался всем, и ничего не говорил. Но глаза ангела были грустны.

Он отошел в сторону от радостного столпотворения, организованного Смирновым, и присел у ближайшего кувшина с холодным красным вином, и никто не заметил его отсутствия, и было Семену Кузьмичу на это наплевать, потому что было Семену Кузьмичу пронзительно грустно.

И долгой, и жаркой, и черной была эта ночь. И веселыми, безбожно веселыми и пьяными были две свадьбы.

И ночь могла длиться вечно, и вечно мог длиться танец молдавских цыган, и был над ними голос Рады Волшаниновой, которая пела всю ночь для четырех влюбленных сердец, и пело вместе с ней все пьяное руководство цветущего края, и пели даже чекисты, и ничем они не отличались от цыган, были они пьяные и совсем безответственные, и пели покалеченные гайдуки, и пел Малай с перевязанной головой, и пел, говорят, на этой свадьбе даже Ануш, которому триста лет, и строго соблюдались на этой свадьбе цыганские обычаи, и больше не соблюдались никакие.

И пили вино Брежнев с Бароном, как серьезный человек с серьезным человеком, и Брежнев спрашивал Барона, зачем гайдук Минтя остался в Англии ждать, пока тополь зацветет.

И Барон отвечал ему вот что:

- Есть у нас, у цыган, такой обычай. Если цыган отстанет – надолго отстанет от своего табора, он найдет тополь, самый высокий тополь, какой только сможет найти, и будет ждать, пока высокий тополь зацветет, а когда зацветет тополь, и полетит с него пух, ветер принесет его с высокого тополя в табор, и снова будет цыган со своими цыганами.

- А если не найдет цыган тополя? – спросил Барона Брежнев.

- Найдет, – ответил ему Барон. - Не может быть, чтоб не нашел. Зачем цыгану туда, где нет высокого тополя?

И Брежнев больше ничего не спрашивал, потому что обычаи – есть обычаи.

А потом тише и чутче стал табор, и длинную, печальную песню завели мексиканцы, и плакали у них в руках гитары, бубны и маракасы.

И в этот час куда-то в лес ушли Лаутар с Аной, обнимая друг друга и держась друг за друга, потому что были они пьяные и счастливые.

И куда-то в лес ушли Брежнев с королевой Англии и Ирландии Елизаветой, ушли они, обнимая друг друга и держась друг за друга, потому что были они пьяные и счастливые.

И видел где-то в черном южном небе свою Марийку Семен Кузьмич Гроссу, и тоже улыбался, и всё заглядывал глазами ангела в небо. И пил Сеня Гроссу вино, темный сок своей родной земли, и всё подливал мексиканцам, и спрашивал их на молдавском, зачем живет он на этой земле, а мексиканцы глупо улыбались ему в ответ, и пели, тихо пели свою бесконечную, печальную песню.

И ночь могла длиться вечно, должна была.

…Когда Лаутар открыл глаза, светило яркое солнце, и над ним было высокое южное небо.

Он лежал в траве, раскинув руки. Вокруг не было никого - только были вокруг, далеко вокруг были голубые и желтые полевые цветы, пахнущие грубо и пьяно.

Лаутар смотрел в небо, щурясь от солнца и улыбаясь.

А потом он встал и огляделся.

Он стоял посредине поля, которое было верхом утеса - высокого берега Днестра. Днестр в этом месте был широкий, быстрый, зелено-желтый, древний. Противоположный, отлогий берег Днестра виднелся где-то внизу, далеко, в жаркой южной бездне.

Там, в этой бездне, таяли в расплавленном воздухе бедные молдавские деревни, и белые молдавские города, белые аисты в своих больших, запутанных гнездах, и пыльные смуглые люди, которые и знать не знают о том, как хорошо их древнюю простую жизнь видно с высокого берега.

Лаутар не помнил, как оказался здесь, как пришел сюда.

Не помнил и не понимал, почему ночь могла длиться вечно, должна была длиться вечно, но вот утро – и не осталось от нее ничего.

Лаутар обрадовался, когда увидел, что на краю утеса, спиной к нему, вдалеке, сидят двое человек. Обрадовался и пошел к ним.

Это были Иван Никитич Смирнов и Семен Кузьмич Гроссу. Они сидели, свесив ноги над бездной, и смотрели на свой край. Смотрели, молчали. В руке у Семена Кузьмича Гроссу был пузырь с вином.

Лаутар узнал два первых лица в республике. Почтительно поздоровался:

- Добрый день, товарэш первый секретарь, добрый день, товарэш второй секретарь.

Лаутар открыл было рот, чтобы завести разговор, но «товарэш первый секретарь» Семен Гроссу протянул ему пузырь с вином.

Лаутар отвернул кожаную пробку, сделал несколько глотков, а когда пробка вернулась на место, Смирнов, не оборачиваясь к Лаутару, сказал:

- Подпишешь бумагу.

- Какую бумагу? – спросил Лаутар испуганно. – Где все люди? Где табор?

Смирнов достал из кармана мятого серого пиджака лист бумаги, ручку, протянул Лаутару.

- Пиши, - сказал Смирнов. – Вот так.

Смирнов разгладил на спине Гроссу лист бумаги.

Лаутару было неловко пользовать спину первого лица в республике как письменный стол, но Смирнов суровым движением своего гранитного лица приказал подчиниться.