Загон

Иван Андреевич пригласил нас к себе в кабинет, дверь в который находилась в самом конце коридора. Три стены этой комнаты были заняты застекленными стеллажами, громоздившимися от пола и до потолка, на полках которых теснились книги, невероятное количество книг. Кроме того, малейшее свободное пространство каждой полки занимали всевозможные африканские статуэтки и предметы из дерева, слоновой кости или керамики. Кругом ни пылинки, — все так и сверкало чистотой. Аккуратность хозяина сразу бросалась в глаза. Практически всю четвертую стену занимало огромное окно, зашторенное тяжелыми гардинами, напротив которого разместился необъятный стол, также без признаков какого-либо беспорядка. Напротив, каждая вещь, казалось, лежала строго на своем месте, начиная с увесистого, кожаного бювара6 и заканчивая простым карандашом. И хотя на столе находилось все, что только может понадобиться человеку в его творческой работе, ощущения захламленности не было. Перед столом, на красивом тончайшем ковре ручной работы, стояли два кресла, на которые нам и указал историк.

Не успели мы сесть, как раздался нерешительный стук в дверь, и сквозь приоткрывшуюся щель мы увидели маленькую, сухонькую старушонку, одетую в аккуратный синий сарафан и белоснежную расшитую крестиком блузку.

— Ванюша, может, чайку гостям? — скрипучим, и неожиданно звонким голосом вопросила бабуля.

— Угу, — кивнул головой Столпов и посмотрел на нас.

Возражений не последовало, и он подтвердил:

— Можно.

Старушка также тихо удалилась, тщательно прикрыв за собой дверь.

— Итак, господа, — ученый погрузился в глубокое, видимо излюбленное кресло за необъятным столом, — Я вас слушаю.

Рассказ о том, что привело нас к нашему именитому собеседнику, занял у меня не менее получаса. Время от времени слово брал Гебауэр, затем вновь передавал его мне. Когда мы закончили описывать то, каким образом расстался с жизнью профессор Коломейцев, в комнате воцарилась полная тишина.

В это время, абсолютно бесшумно в кабинет вплыла все та же симпатичная старушка с подносом в руках, и быстро расставила на столе чашки, вазочку с вишневым вареньем, розетки и сахарницу. Затем, по-прежнему не проронив ни звука, разлила по чашкам невероятно ароматный чай и столь же плавно удалилась. За все это время Иван Андреевич не проронил ни слова.

— Кукла с вами? — наконец произнес он.

Я достал из кармана пиджака целлофановый пакет, развернул его и передал Баку ученому. В ту же секунду лицо Столпова преобразилось, сначала оно вытянулось, наглядно продемонстрировав высочайшую степень изумления, глаза округлились, он открыл рот, видимо, желая что-то сказать, затем закрыл его, дрожащими руками взял куклу и принялся внимательно разглядывать ее. По мере изучения предмета выражение лица его постоянно менялось и под конец оно излучало полнейший восторг.

— Боже мой! Невероятно! Просто поверить не могу! Вы понимаете, что у вас в руках? Да таких кукол на всю планету, раз — два и обчелся! С ума сойти! Вот это да!

Чем больше он восхищался и восклицал, тем мрачнее становились мы с Жаном. В конце концов, заметив наши мрачные физиономии, ученый взял себя в руки и уже более спокойным тоном обратился к нам.

— Друзья мои, в ваши руки попал уникальный экспонат. Творение могущественного конголезского бокора! Страшная вещь!

— Какого такого бокора? — зло бросил я.

— Бокорами называют колдунов, использующих черную магию. Их не так много осталось на свете, и можете мне поверить, эту куклу делал один из них.

Он вновь принялся внимательно изучать Баку, крутил его, вертел, периодически качал головой, причмокивал и чуть ли не присвистывал. Нам оставалась незначительная роль молчаливых соучастников аналитического процесса, во время которого Столпов просто наслаждался чудовищным изделием. Сгорая от нетерпения, мы были вынуждены ждать его завершения, понимая, что наши жизни, и жизни близких нам людей, во многом зависят от решений этого человека, так что пусть уж он получше разберется с предметом наших несчастий. Наконец, он заговорил:

— Да, друзья мои, вне всякого сомненья, именно это создание и есть причина всех ваших, да и не только ваших, бед. Извините, — обратился «Нигириец» к нам, — а не могли бы вы еще раз, поподробнее, рассказать мне о смерти Петра? Вы сказали, что имели доступ к документам с места трагедии?

Я посмотрел на Жана и, увидев, как резко он побледнел, постарался коротко, но подробно рассказать о том, что мы вычитали в материалах следствия. Чем ближе я продвигался к окончанию повествования, тем более задумчивым и скорбным становилось лицо Ивана Андреевича.