Загадочная душа и сумрачный гений

Она может лишь затаиться на время, чтобы потом вновь властно напомнить о себе тому, кто некогда дерзнул сойтись с нею. Тому, кого она не отпустит уже до скончания его дней. И не имеет значения, кто или что привело к ней будущего ЧЕЛОВЕКА ВОЙНЫ. Ей не важно, какие мысли или желания двигали им тогда: патриотизм, юношеский задор, самоутверждение, товарищеский или гражданский долг, поиск риска и приключений, жажда мести, соблазн безответственной наживы или потребность дать выход рвущимся наружу первобытным инстинктам.

Без разницы ей и то, за правое дело ему предстоит завтра сражаться, или он обнажит клинок в интересах сил зла. Все это рассудит история, которую напишут торжествующие победители. А для него важно знать и помнить, что один раз войдя в его жизнь, война больше никогда не вернет ему полной свободы. Никогда!

Да, она может дать ему передышку, немного простора и воли. Как сытая кошка дает побегать пойманной мышке. Но наступит час, и она непременно властно напомнит ему о себе. Иногда бесцеремонно и грубо: топотом сапог посыльного, кратким текстом приказа, испуганным голосом диктора. Иногда тихо, исподволь. Например, бесстрастным тиканьем висящих на стене в кабинете Зубатова ходиков, тех самых, что педантично отсчитывают дни, часы и минуты до начала Лондонского съезда РСДРП.

И, значит, — ему пора. «Смерть легче птичьего пуха. Долг тяжелее горы». И вновь для его женщины пришло горькое время. Время ждать, надеяться и молиться…

* * *

По логике вещей, в эти дни и недели Василию надо бы было находиться в Питере. И вовсе не из-за верочкиных прекрасных глаз. Сейчас там, в столице, сдавала экзамен на жизнеспособность, уместно такое выражение, выстроенная им конструкция «влияния на процесс», как любил говаривать один из его бывших отцов-командиров. Который заодно вдолбил на подкорочку своему подчиненному и аксиому о том, что если «где-то, кем-то решается вопрос, тебя лично касающийся, — из кожи вывернись, но на самотек такого дела не пускай; будешь молча стоять в сторонке, в дерьме окажешься».

Конструкция эта, при всей важности в ней Петровича и, в особенности, Вадика с его, на первый взгляд, прочным местом «серого кардинала» при Николае, тем не менее, своим стержнем имела Великого князя Михаила. По той простой причине, что Мишкин за этот год действительно сдружился с Василием. И дружбой этой дорожили оба.

Петрович, «наш НельсОн», во всех делах кроме флотских и близлежащих военно-промышленных для Николая «никто и звать его никем». Скорее всего, это и к лучшему. Ибо регулярная «правда-матка в глаза» в отношениях с ЭТИМ царем не приветствуется категорически. Благо сам наш «адмиралиссимус» это тоже понимает. Вроде бы.

В долгой крепости дружеских чувств Николая к Вадиму, Василий не без оснований сомневался. Ибо из нашей истории знал: Ники не раз и не два отсылал от себя дельных людей, которые уверовав в «дружбу» самодержца, переходили некие незримые границы в отношениях, о которых не догадывались. Или в азарте «влияния на государя» забывали. На их беду царь был памятлив, чрезвычайно самолюбив и прямого давления на себя не выносил. И даже если обстоятельства заставляли его что-то от кого-то стерпеть в силу кризисного момента, со временем он обязательно находил повод «свести счеты».

Наиболее слабым местом в положении Вадика оставались его отношения с Ольгой Александровной. Конечно, пока они не перешли определенной, прочерченной Николаем невидимой черты, все было хорошо. Даже оставался некий шанс на «силовое» решение с царем того или иного критического вопроса, посредством женского фактора. Со слезами и надутыми губками. К нему им уже пришлось разок прибегнуть, когда готовилась отправка в Порт-Артур «Потемкина» и «Трех Святителей». Но, во-первых, это была палочка-выручалочка только на случай явных форс-мажоров, каковых, дай бы Бог, — поменьше. А во-вторых, сам этот «метод» мог потребовать: «Хочу под Венец!» Или собраться рожать. И два к одному, что ничем хорошим сие для Вадика не закончится.

Со вторым, слава Богу, Вадик пока успешно справлялся. Хотя поначалу давалось это ему нелегко. Как он признался Балку во время приватной беседы, «брильянт попался неограненный, с кучей православных предрассудков и штампов викторианской морали». В ответ на широко раскрытые глаза Василия и закономерный вопрос: «И как ты с этим всем разбирался-то, студент?», нарисовались потупленные глазки и наглая фразочка в русско-мавританском стиле: «И опыт, сын ошибок трудных, и гений, пародоксов друг…»

После чего Вадим почесал в затылке и задумчиво добавил: «А вообще-то, Василий, я, слава Богу, начал с полуторачасовой лекции. И доходчиво объяснил ей, что у нас ТАМ можно… э… по-разному. И это все — нормально и не грешно. Ибо доказано наукой, что заниматься любовью необходимо ради душевного и телесного наслаждения, физического здоровья, а двоим любящим в постели Богом дозволено все. Иначе… иначе был бы ППЦ!