Загадка Фестского диска и змеепоклонники

Но что же увидел Кецалькоатль, глядя в тот оптический прибор — зеркало, которое поднес к нему Тескатлипока? Чем его так напугало отображение собственной персоны? Неужто он увидел нечто, подобное тому, что видим под микроскопом мы в ядре клетки: извивающуюся ленточку хромосомы?..

Не спорю, такое предположение абсурдно, но я должен напомнить, что в кодексе Лауд на 21-й странице Эекатль — Кецалькоатль показан в виде именно такой вот появляющейся из моря живой воды, ленты, преобразующейся в человеческое тело!..

Такая же полосчатая лента на 36-й странице кодекса Нутталь тоже — как символ хромосомы — является, думаю, эквивалентом человека. Это прямо означает, что в Древней Мексике первичной, исходной формой Пернатого Змея считали именно раздваивающуюся ленту — по-современному хромосому.

Но — бедняга Кецалькоатль! Потрясенный открытием, лишенный покоя, он, каявшийся и постившийся до сих пор в своей обители — ибо чем же еще, как не постом является прозябание без земного тела, пусть даже в самой химически сложной структуре клетки, — поддается увещеваниям богов-созидателей. Он позволяет им соблазнить себя бокалом pulque и, одурманенный, угощает напитком прекрасную Кецальпетатль, после чего, опьянев, они уже совсем по-человечески проводят вместе ночь.

«Когда рассвело, — продолжаю читать я, — они очень смутились; растаяло сердце его. И сказал Кецалькоатль:

— Я, о, несчастный!

И запел жалостливую песню, которую сложил на прощание:

«Плохо заканчивать день вне дома своего. Слишком трудным и опасным считал я, чтобы отсутствующие так раскисали здесь. Пусть существует и поет только тот, у кого есть земное тело. Меня не угнетает лакейская работа».

Когда Кецалькоатль запел, все его пажи загрустили и заплакали. И тут же запели:

«Еще не обогатились в чужом доме наши господа. Нет у Кецалькоатля шапки из драгоценных камней. Древо чисто, может, только местами. Вот оно, здесь. Мы плачем»».

Кецалькоатль принял решение уйти, увидя самого себя, точнее свое предназначение. Ведь он был змееподобным созданием — на языке науки, мотком нитей с генетической «записью», которую надлежало реализовать в живое, видимое. Узнав об этом, он с отчаянием сказал:

«Пусть существует и поет только тот, у кого есть земное тело». (В этой фразе я увидел констатацию того, что у него такого тела еще нет.) Тем не менее он решил пожертвовать своим покоем, покинуть свой невидимый мир, принять человеческий облик, а вместе с ним и «лакейскую», рабскую работу и забвение в pulque, пении и плотских радостях…»

«Древо чисто, возможно, только местами», — предупредили пажи. Они пели, по моему убеждения, о куауипыь (cuahuitl) — «цветущем дереве», иными словами — о Древе Жизни. И верно, подумал я, реальная земная, телесная жизнь— ее и олицетворяет это древо — не свободна от грязи. Не зря ведь сокрушаются Кецалькоатль и его пажи, прощаясь со своим чистым, невинным состоянием — если научно: с существованием в виде генетической информации в полосчатой ленте.