Загадка Фестского диска и змеепоклонники

Итак, сутью этого мифа тоже является утверждение, что люди вышли из «драгоценного сосуда» — яйца, из его жидкой среды, что одно вышло из оперенного змееподобного, сходного со стилизованным изображением хромосомы. Быть может, тут и отзвук древнего знания о том, что жизнь зародилась в море…

Наверняка, сказал я себе, то, что Кецалькоатль увидел в зеркале, вовсе не было, как полагают исследователи, истощенным телом аскета, кающегося грешника. Да нет, его отражение ничем еще не походит на тело, а являло лентообразное существо, которому Тескатлипока еще только собирался «дать тело», высвободив к жизни содержащуюся в нем генетическую «запись». В этом исключалась божественная интрига богов!

А продолжение? Вот картинка с 47-й страницы кодекса Виндобоненси.

Здесь Кецалькоатль изображен уже в виде человека— существа, обладающего сознанием, на что указывала его мифическая маска Эекатля, владыки ветра и духа; на плечах он держит небо или, точнее, его границу, составленную из повторяющихся символов планеты Венера. Именно его, это небо, и должен был он пересечь, изгнанник по мифу. «Небесное побережье божественной воды…» Все сразу вставало на свои места! Над «берегом неба» мы видим и божественные воды! Лазурный поток с символами клеток на гребнях волн тот же, что на 36-й странице кодекса Нутталь омывает корни Древа Жизни. А в его русле, как и там, те же символы прорастающих клеток: яйцеклеток и сперматозоидов.

И еще один рисунок на странице 38-й повторяет это совершенно однозначно. Знак Венеры, то есть неба, помещен здесь непосредственно в «драгоценном сосуде», в яйце с его цитоплазмой, «живой водой». Над яйцом, поднятые гребнями волн, увековечены ею клетки-потомки.

Выходит, «небо Кецалькоатля» размещается внутри живых организмов!

Да, сказал я себе, этот миф, как и иллюстрирующие его рисунки, не обманул моих ожиданий. В нем запечатлен смысл иного — но столь связанного с нами! — мира удивительных созданий, заселяющих биохимическое «небо» клеток.

Я не раз задумывался, а не вульгаризует ли бога и связанных с ним верований мой метод прочтения этой религиозной доктрины. Не подменяю ли того духовного дара, который этот бог вручил миру, одной биологией? Не обхожу ли молчанием ту колоссальную этическую и вообще гуманитарную сферу, которую создал и которой оброс миф о Кецалькоатле?

Но именно в слове «оброс» был во многом укрепляющий меня в моем подходе ответ. Ведь чем дальше уходил новый бог от своих истоков, от дня своего порождения в Шочикалько, от клана посвященных в его мифологизацию жрецов, тем больше миф обогащался содержанием, сведениями, идеями, подробностями, признаками, отсутствовавшими в его первозданном образе. Это всем хорошо известный процесс возвеличивания идеи, идеализирования героя, порой настолько значительный, что в бездне времени теряется первоначальный, исходный смысл создания. Тем более здесь, в Мексике, которую после завоевания залил потоп новой религии, а древние истины начали пересказывать новым языком, приноравливая к новой доктрине, пуская в ход софистику христианских священников.

Естественно, все это только мешало мне в моих рассуждениях. Если же я и остановился на этом, то только для того, чтобы отметить, что по Кецалькоатлю у нас имеется два источника. Один оригинальный, чистый, незамутненный — он в рельефах и рисунках кодексов, изображающих именно то, что хотели сказать жрецы. А другой — это тексты, обросшие комментариями, предположениями, домыслами, порой далеко отстоящими, а то и совершенно ложными.

Вдобавок много путаницы в миф о боге привнесло исторически доказанное существование великого мудреца, жреца тольтеков, который под именем Кецалькоатля долгие годы подвизался среди народов того региона. Учения и действия его и его преемников, носивших то же имя, настолько переплелись с мифом о боге, что в конце концов даже самым проницательным исследователям было трудно отделить человека от бога.

Эти и другие причины должны были вызвать известное несоответствие между иконографией и текстами. Кецалькоатль, изображаемый на рисунках в кодексах, этих завораживающих ребусах, и вырезанный в камне, явился мне как бог, тесно связанный с жизнью, функциональный, практичный, если так можно сказать, выражающий физическое состояние бытия, хотя, несомненно, погруженный и в проблемы, порожденные человеческим сознанием. Такой образ уже отстоял от текстов, особенно комментариев, которые, считал я, уж слишком далеко ушли, пытаясь перевести этого бога в сферу чистой мистики или этики.