Задолго до победы

— Подкрался он ко мне бесшумно, ни одна половица под ним не скрипнула, — заговорила Нинка вновь после небольшой паузы. — Очнулась я ото сна уже под ним и дыхнуть не могу — так сильно сдавил он грудь, подлец, мёртвой хваткой. «Ну, что, чья взяла? — спрашивает. — Твой ухват или моя хитрость? И запомни, девка: в этом доме я твой хозяин, а ты моя рабыня, поняла? Прикажу целовать мои ноги по утрам — будешь, никуда не денешься. А коли станешь перечить — изобью до полусмерти и подвешу на ночь верёвкой к потолку, но покорности твоей добьюсь». Мне стало страшно от его слов. Рванулась я из-под него, а он будто ждал этого момента и ударил меня по лицу со всей силы. Свет в моих очах и померк…

Очевидно, этот эпизод был самым тягостным воспоминанием во всей этой истории, потому что Нинка впервые хлюпнула носом и утёрла накатившиеся слезы. Именно он и стал отправной точкой дальнейшего, более ужасного события.

— Лежу я после его надругательства надо мной, пошевелиться не могу — всё тело будто омертвело, стало чужим и ненавистным. А в голове мысли кружатся: зачем мне теперь жить, когда сама себе противной стала? Принялась думать, как легче уйти из жизни. Думаю, а умом понимаю: не смогу ни повеситься, ни утопиться. Так до утра и промучилась в сомнениях. На рассвете слышу: изверг поднялся, заходил по кухне, в лес засобирался. Затем начал ругаться, проклинать меня, что самовар не поставила, завтрак ему не сготовила. Перед тем, как уйти, заглянул в комнату, рыкнул в мою сторону: «Не дури, девка. Подумаешь — бабой тебя сделал. Эка невидаль? Рано или поздно всё одно бы через это прошла. Вставай, симулянтка, печь протопи, а то избу выстудишь. В доме приберись, да пожрать мне сготовь к вечеру. В лесничество сегодня отправлюсь, в обед, стало быть, не появлюсь. Времени у тебя предостаточно». Ушёл он, а меня вдруг осенило: убить я его должна! Откуда-то и силы во мне сразу появились. Я встала, принесла дров со двора, печь затопила, веником по дому прошлась. Делаю всё это машинально, потому что голова занята другим. Соображаю, как мне сподручнее отправить изверга на тот свет? Отравить? Но как? Яда у меня нет. Да и хитрость тут потребуется, чтобы не заподозрил. Топором хватануть по загривку или ножом пырнуть в сердце? Нет, чувствую, не получится это у меня. Он мужик здоровый, перехватит мои орудия убийства, ими же меня и прикончит. А что, думаю, если сделать это ночью, когда он будет спать? Подкрадусь тихохонько, как мышь, и одним ударом лишу его жизни. Потом соображаю: нет, и этот способ не подходит. Раз я решила покончить с гадом, а самой жить дальше, тогда зачем в тюрьму топать? Если приедет следователь, то сразу поймёт, что здесь произошло. Кровища обрызгает всё вокруг, следы не смыть, обязательно где-нибудь капля обнаружится. Убить и бежать? Но куда бежать? Я одна-одинёшенька в этом мире. Далеко ли убегу, бездомная? Нет, не годится. Ходила я по дому весь день сама не своя, толкалась из угла в угол, пока случайно не наткнулась в сенях на припрятанную бутыль с самогоном. Обрадовалась страшно. Поблагодарила Захара Егоровича за заначку. Он, вообще-то, не пил, держал самогон на всякий случай: в лечебных целях или для подношения редким гостям. Спасибо, говорю, Захар Егорович, что смотришь на меня с небес, помогаешь приёмной дочери даже бестелесный. Спасибо за подсказку.

Нинка рассказывала торопливо, будто спешила побыстрее закончить страшное повествование. Щёки её загорелись, глаза светились каким-то нездоровым блеском, словно она сошла с ума и намеревалась повторно расправиться с насильником.

— В общем, решила я устроить праздник подонку. Пусть, думаю, порадуется напоследок. Будет о чём вспомнить потом в аду, — Нинка скривилась в горькой усмешке. — Накрываю на стол, а сама все детали убийства продумываю. И получилось у меня всё, как задумала. Переступил он порог вечером и обомлел: стол накрыт по-праздничному, посредине бутыль с самогоном стоит. «Откуда такое богатство и по какому поводу гуляем?» — спрашивает он и смотрит на меня с недоверием. А я ему отвечаю весело так, непринуждённо: «В знак примирения, Максим Елисеевич. Осознала я, что должна покориться вам и быть благодарной. Вот и решила устроить вечер примирения да покаяния. Чтобы жить дальше под одной крышей в мире и согласии». Сели мы с ним за стол, я и пустилась расхваливать его на все лады, а сама подливаю самогон ему в кружку, уговариваю выпить ещё. Он и расквасился, даже руки мне целовал, а потом уснул за столом. Сердце моё в этот момент заколотилось так сильно и гулко, будто собралось пробить отверстие в рёбрах, да выпрыгнуть наружу. Только вот от чего оно колотилось — непонятно по сей день: то ли от страха, то ли от радости. Одним словом, порешила я его тут же, прямо за столом. Без промедления. Боялась, что он может проснуться и все мои старания уйдут насмарку. Набросила полотенце на шею и стянула с такой силой, что руки онемели. Держала долго, чтобы наверняка, значит… Потом погрузила тело на санки, отвезла на реку и спустила в прорубь…