Задолго до победы

— В революционном Петрограде, — с сожалением вздохнула Нинка. — Неподалёку от Смольного.

— Ты жила в Ленинграде?! — с удивлением воскликнула Василиса.

— Жила, подруга, жила. И, между прочем, хорошим манерам обучалась. Только вот огрубела за шестнадцать лет, одичала в тайге-то, многое уж позабылось. Мне и самой порой не верится, что эти события когда-то были в моей жизни.

Нинка опять помолчала немного, будто колебалась с принятием решения: стоит ли раскрывать душу перед Василисой? Не случится ли неприятных последствий после её исповеди? Потом всё же решилась, продолжила:

— В дороге к нам подсел попутчик, одет был хорошо, с виду интеллигентный, общительный. Маме он сразу понравился, рассказывал много интересных историй, оказывал мелкие услуги, шутил, а ночью, когда мы спали, украл наши деньги, забрал драгоценности и был таков.

Нинка на секунду умолкла, смахнула просочившуюся наружу единственную слезинку, заговорила вновь:

— Когда мама обнаружила пропажу, у неё случился сердечный приступ, она упала без сознания на пол. Это произошло за несколько остановок до Перми. В Перми нас высадили, отправили в больницу. Там мама и умерла. Помню, я сутки напролёт выла от горя. Меня хотели отправить в приют, но вмешался врач, который маму пытался выходить. Пожалел он меня, горемычную. Оказалось, у него в этих местах был родственник, который работал лесником и жил в тайге. Он был одинок и забрал меня к себе. Потом удочерил, дал свою фамилию. Так я стала Кувалдиной.

Василиса слушала Нинку, затаив дыхание. Смотрела на неё, как на музейный экспонат, и не могла представить её девчушкой в десятилетнем возрасте. Какая она была? Худенькая, бледная, или розовощёкая весёлая крепышка? И каково было её состояние, когда она одномоментно лишилась родителей и оказалась одна-одинёшенька в незнакомом городе?

Воспоминания давались Нинке всё же нелегко. Василиса заметила, как постепенно менялось её лицо. Кожа на скулах обескровилась, побелела, голос с каждым новым словом становился всё тише и тише, потемневшие глаза увлажнились. Несколько раз Нинка судорожно сглатывала накатившуюся горечь в горле.

— Давай глотнём вина, что ли, а то ещё чего доброго — разревусь, — пересиливая своё душевное состояние, произнесла Нинка со свойственной ей усмешкой. Но усмешка эта получилась у неё не иронической, как обычно, а печальной и беспомощной.

— А какая у тебя была фамилия? — спросила Василиса, когда Нинка разливала остатки кагора по стаканам.

— Фамилия? — Кувалдина улыбнулась, глаза её на мгновенье просияли. — Фамилия у меня была красивой: Золотарёва.

Они подняли стаканы с остатками вина и долго держали перед собой, прежде чем опорожнить. У обеих в этот момент было о чём поразмыслить.

— Потом что было? — поинтересовалась Василиса, первой нарушив затянувшуюся паузу. Стаканы были пусты, бутылку Кувалдина отнесла в угол комнаты и поставила за шкаф.

— Потом было всё хорошо, пока Захара Егоровича, моего нового отца, то есть, не убили.

— Убили?! За что?

— Не знаю. Может, кого-то за незаконную рубку леса хотел вывести на чистую воду, может застал браконьеров врасплох, и те его порешили. Убийцу не нашли, а я осталась одна в тайге. Месяца два, наверно, жила в доме лесника, пока не появился новый хозяин, подонок этот…

Нинка в очередной раз сглотнула появившийся в горле комок, медленно провела по лбу ладонью, будто стирая в памяти тягостные видения, и замолчала, уставившись в одну точку. Василиса не тревожила её, ждала, когда та успокоится.

Так продолжалось минут пять. Василиса не выдержала, подсела к Нинке, обняла её за плечи.

— Может, не надо вспоминать? — почти шёпотом произнесла она. — Зачем рвать душу лишний раз?

— Нет, Васска, — вздохнула Кувалдина, — хочу, чтобы ты выслушала меня до конца. Коль уж коммунисты истребили всех священников, перед которыми я могла бы исповедаться, то теперь я это сделаю перед тобой. Ты чиста душой, и оцениваешь поступки человека по божьей шкале. Значит, поймёшь всё правильно и, думаю, не осудишь меня слишком сурово. Я должна рассказать свою тайну, выговориться, наконец… Не могу я больше носить её в душе. Эта тайна, как огонь, жжёт меня изнутри, и, как тяжёлый камень, тянет вниз…

Василиса плотнее прижалась к Нинке, приготовилась слушать жуткую историю…

***

Прошло не меньше минуты, прежде чем Нинка продолжила свой рассказ. Скривившись, как от зубной боли, наконец разомкнула губы.