Я, как правило, очень тщательно работаю с текстами и вплетаю их в свои истории. Так вышло и с легендой о Граале – всего один проблеск, и самая драгоценная в мире вещь исчезает навеки, и дальше нужен полный приключений поход, чтобы обрести его вновь.
"Зимняя сказка". Моя любимая шекспировская пьеса. Покинутое дитя. Искаженный, больной мир, который не может быть исправлен, "пока не отыщется потерянное".
Прочтите эту строчку. Не "то, что было потеряно" или "потерявшееся". Нет, "потерянное". Грамматика показывает нам, насколько серьезна утрата. То, что случилось давно – но не отошло в прошлое. Это состарившееся настоящее, старая утрата, и поныне причиняющая боль – каждый божий день.
Вскоре после этого я начала терять рассудок. По-другому это не назовешь.
Дебора ушла от меня. Напоследок мы ужасно поссорились – моя уязвимость и ее отстраненность сделали свое дело, и на следующий день мы расстались. Конец.
Дебора имела полное право уйти. То, что в начале сулило огромную надежду, превратилось в медленную пытку. Я ни в чем ее не виню. У нас с ней многое получалось замечательно. Но постепенно я обнаруживала, что у меня большие проблемы, связанные с домом, с тем, чтобы обустраивать дом и обустраиваться в нем с кем-то. А Дебора любит быть вдалеке от дома, ей от этого только лучше. Она кукушка.
Я же люблю возвращаться домой – и мое понимание счастья заключается в том, чтобы возвращаться домой к любимому человеку. Мы оказались неспособны разрешить это противоречие, и я тогда даже не понимала, как такая простая вещь, как различие, может привести к чему-то такому сложному, как разрыв. Внезапное, нежданное одиночество, вертящееся вокруг мысли о невозможности, недостижимости дома, зажгло бикфордов шнур, который с шипением и треском горел, выжигая путь к отверстию в огороженном стенами пространстве глубоко внутри меня. А внутри, за этими стенами, замершая во времени, словно затворница, пребывала моя мать.
Дебора не имела ни малейшего намерения взрывать эту "утерянную утрату", и я сама даже не знала, что она там – по крайней мере, осознанно, хотя мое поведение и могло стать подсказкой.
Мои судорожные звонки Деборе – только затем, чтобы понять: она не перезвонит; мои недоумение и ярость – мое эмоциональное состояние вело меня прямиком к замурованной двери, к которой я никогда не хотела подходить.
Это звучит так, словно это был осознанный выбор. Психика намного мудрее, чем это позволяет сознание. Мы хороним воспоминания так глубоко, что уже и не помним, что похоронили. Но наши тела помнят. А сами мы – нет.
Я стала просыпаться по ночам и обнаруживала, что стою на четвереньках и кричу: "Мама, мамочка!". Я была мокрой от пота.
Поезда прибывали. Поезда открывали двери. Но я не могла в них сесть. С чувством униженности я отменяла встречи и мероприятия без объяснения причин. Иногда я днями не выходила на улицу, не одевалась в дневную одежду. Иногда я бродила по большому саду в пижаме, иногда ела, иногда совсем не ела или меня можно было заметить на траве с банкой холодной тушеной фасоли. Знакомые признаки беды.
Живи я в Лондоне или в другом большом городе, я бы уже отправилась на тот свет по причине несоблюдения правил дорожного движения. Или я бы въехала в чей-то автомобиль, или он в меня. Я задумывалась о самоубийстве, потому что оно могло стать выходом. Мне нужно было иметь возможность об этом думать, и в хорошие дни я так и делала, потому что это возвращало мне чувство, что я управляю своей жизнью – и в этот последний раз командовать буду я.
В плохие дни я просто цеплялась за веревку, становившуюся все тоньше.
Этой веревкой была поэзия. Все стихи, которые я выучила, когда мне нужно было держать в голове целую библиотеку, стали для меня сейчас спасательным кругом.
Прямо перед моим домом начинается поле – защищенное каменными стенами, оно тянется вверх и открывает вид на длинную цепочку холмов. Когда у меня совсем не оставалось сил, я выходила в поле, усаживалась, опираясь спиной на каменную стену, и смотрела на холмы.
Сельская местность, простой и естественный мир, мои коты и "Английская литература от А до Z" стали тем, на что я могла опереться и за что можно было удержаться.
Никто из моих друзей меня не бросил, и когда я была способна разговаривать, я с ними честно говорила.
Но часто я была не в состоянии говорить. Язык оставил меня. Я угодила в такое место, где языком еще не владела. Заброшенное место.
Где ты?
Но то, что воистину твое, никогда не оставляет тебя. Я не могла отыскать слова, не могла сделать это напрямую в своем тогдашнем состоянии, но время от времени на меня накатывала потребность писать, и я писала – короткими вспышками – и в это время могла видеть, что вокруг существует прежний мир – правильный и прекрасный. Я превращалась в факел, при свете которого могла оглядеться. А затем огонь снова гас.