В 1988-м канцлер казначейства в правительстве Тэтчер, Найджел Лоусон, назвал послевоенный общественный уклад "послевоенной иллюзией".
Я не осознавала, что когда деньги становятся основной ценностью, то и образование смещается в сторону практичности и полезности, а умственная деятельность перестает быть уважаемой, если не дает ощутимых результатов. Что общественная деятельность больше не важна. И если ты не живешь по принципу "заработал – потратил", то жить становится очень сложно, потому что дешевое жилье исчезает. А когда община разрушена, на ее месте остаются только горе и нетерпимость.
Я не знала, что Тэтчер будет финансировать свое экономическое чудо за счет продажи национализированных активов и предприятий.
Я не осознавала, какие последствия принесет приватизация общества.
Я проезжаю под виадуком и мимо района заводов. Когда я еду мимо церкви пятидесятников Елим, я вижу как оттуда выходит мой отец в комбинезоне. Он что-то красил. Моя нога приподнимается над педалью газа, и я едва не останавливаюсь. Я хочу попрощаться, но не делаю этого, потому что не могу. Заметил ли он меня? Я не знаю. Я гляжу в зеркало заднего вида. Он идет домой. А я уезжаю.
Я уже выехала из города и проезжаю Освальдтуисл. Вот и фабрика собачьих галет. Несколько детишек караулят у задней двери в ожидании кусочков разломанных зеленых и розовых галет в форме косточки. И только у одного из них на поводке собака.
Я за рулем фургончика-малолитражки "Моррис Майнор", пришедшего на смену "Импу". Фургон загружен велосипедом, чемоданом с книгами, чемоданчиком с одеждой, пакетом сэндвичей с сардинами и двадцатью галлонами бензина, потому что никто меня не предупредил, что на автостраде есть заправки. Автомобильный генератор барахлит, и я боюсь глушить двигатель, так что мне приходится сворачивать на обочину автострады, быстренько выскакивать, заливать горючее в бак и снова трогаться с места. Но мне на это наплевать.
Я еду в Оксфорд.
Глава 11
Искусство и ложь
И вот мы стали студентами. В первый же вечер руководитель нашей группы повернулся ко мне и сказал: "Вы – наш пролетарский эксперимент". Затем он повернулся к женщине, которая вскоре стала и до сих пор остается моим ближайшим другом, и произнес: "А вы – чернокожий эксперимент".
Вскоре мы выяснили, что у нашего наставника довольно извращенное чувство юмора, и что пять студенток нашего курса ни на какое наставничество рассчитывать не могут. Нам пришлось заняться самообразованием.
Но в целом это было неважно. Книги были повсюду и все, что нам было нужно – это их читать, начиная с "Беовульфа" и заканчивая Беккетом. И даже не беспокоиться, что женщин-писательниц оказалось всего четверо – сестры Бронте, выступавшие единой командой, Джордж Элиот, Джейн Остин – и одна поэтесса, Кристина Россетти. Она не была великим поэтом, в отличие от Эмили Дикинсон, но нам никто и не собирался рассказывать о великих женщинах. В Оксфорде не было заговора молчания вокруг женского вопроса – его просто игнорировали. Мы создали собственный кружок для чтения, и вскоре включили в программу современных писателей, как женщин, так и мужчин – и феминизм. И вдруг оказалось, что я читаю Дорис Лессинг и Тони Моррисон, Кейт Миллет и Адриенну Рич. Они стали для меня новой библией.