За тихой и темной рекой

— Меня не мучило. Просто необъяснимо: откуда берутся такие предчувствия…

— Да плюньте вы на них! Отвлекитесь. Хотите, я вам ещё прочитаю из Верховского?

— Так вы же более ничего не помните, — в шёпоте поручика слышалось возмущение.

— Соврал, — искренне сознался титулярный советник. — Иногда, знаете ли, приходится…

— Зачем?

— Поймите. У каждого имеется своя слабая струна. И на неё, то есть на эту струну, можно легко надавить… Чем некоторые недостойные люди и пользуются. Я понятно выразился?

— Не совсем. Не понимаю, как можно использовать поэзию в корыстных целях? Ну, понятно, влечение к женщинам. Спиртное. Что там ещё?… Но стихи? Извините, сие либо преувеличение, либо подозрительность. По-моему, у вас профессиональное заболевание. Как, скажем, у писаря глазная болезнь.

— А вот тут вы не правы. К примеру, вы — мой противник. Начинаете собирать обо мне информацию. Но я не женат, а потому поймать меня на связях с женщинами — пустое. Я не злоупотребляю спиртным, то есть в интимной обстановке меня не споишь и не разговоришь. У меня нет ни отца, ни матери, ни братьев, ни сестёр, — нет ни одного человека, через которого вы бы смогли на меня повлиять. И вот тогда вы начинаете выяснять, какие пристрастия иного рода кроме вышеперечисленных имеются. А далее, отталкиваясь от них, вы сможете направлять мою личность.

— То есть если бы я знал о вашем пристрастии к поэзии, то смог бы на вас воздействовать?

— Всенепременно. Я в себе знаю несколько моментов, на которых мог бы сломаться благодаря поэзии. Но я не автор. А только почитатель. И потому меня просветить рентгеном через поэзию довольно затруднительно. А вот вас, любезный Станислав Валерианович, через призму ваших стихов даже просвечивать не нужно. Вы и так, словно на ладони. И вас можно ломать, сгибать… Хотя вас проще убить, чем сломать. Впрочем, давайте оставим сию тему до возвращения.

— Вы хотели прочитать стихи, — напомнил поручик.

— Одно стихотворение, — уточнил Олег Владимирович. — Не знаю, отчего оно мне вспомнилось. И тем более, почему вдруг захотелось его прочесть.

Белый перевернулся на спину, насколько позволяли борта лодки, и, глядя на звёзды, тихо прочитал:

Когда черемуха повеет
Стыдливой негою весны,
Когда восток уж розовеет,
Но вьются трепетные сны, —
О как я рвусь в поля родные —
Забыться в радостной тиши,
Как тяжки стены городские
Для молодеющей души!
Но тяжелей, чем жаждать встречи
И без надежды изнывать, —
Прощальный звук последней речи
Душой взволнованной впивать;
Но мне грустнее любоваться
Багрянцем осени златой,
Ее цветами упиваться —
Чтоб с ними тотчас расставаться
Для жизни чуждой и пустой.

— Странно, — едва слышно произнёс поручик. — Почему вы прочитали именно эти строки? У вас что, тоже предчувствия?

— Бросьте. Просто вспомнилось. Не надо искать во всём подтекст. Виктор Картавкин, глядя на офицеров, недовольно качал головой: нашли время для балачки!

— Олег Владимирович, — в голосе Рыбкина послышались знакомые твёрдые нотки. — Вам не кажется странным, что сколько мы плывём, а на китайском берегу нет ни одного признака жизни?

— Мне сие показалось странным, ещё мы даже не отплыли. По логике, напротив станицы ходи должны были выставить посты. Вечером-то приготовить пищу следовало. А где костры? Я не заметил, сколько не присматривался.

— Китайцы сняли своих людей с данного направления? — предположил поручик.

— Судя по всему, да. — Белый снова повернулся к поручику, отчего их головы едва не соприкасались. — Признаюсь, у меня такое ощущение, будто отгадка где-то рядом. Протяни руку — и возьми. Да то ли руки коротковаты, то ли умишком Боженька обидел…

— Сочувствия от меня ждёте?

— Так давайте помолчим. Для пользы дела. А то Виктор Семёнович, я чувствую, и так нас уже не раз помянул злым тихим словом.

Полина Кирилловна зажгла свечу, поставила на стул возле кровати и, не раздеваясь, свернувшись в клубок, прилегла. Тело тут же ощутило твёрдость деревянной поверхности.

Вчера удивлению кучера Остапа не было предела: чтобы барышня, да отказалась спать в мягкости? Кучер прикреплял дверное полотно поверх панцирной сетки и тяжело вздыхал, что же это в свете делается-то? Совсем молодёжь сбрендила.