За несколько лет до миллениума

В конце жизни О. Плебейский как бы подвел итог прожитому. Он написал строки, под которыми могли бы подписаться многие, ведь он облек в форму те неосознанные порой мысли, которые посещают старшее поколение:

Стареем мы — создатели империй,
Уходим мы — хранители империй,
Но верность нашей юности храним.
И, вслушиваясь в новые заботы,
Приветствуя пришествие свободы,
Мы плачем по империям своим.

Пора и нам подвести итоги. Вся его жизнь состояла из вечных и трудных дорог. Собственно, из дорог состоит любая человеческая жизнь. Одни ломаются на половине пути, другие едва осиливают первый подъем, и только те, кто знает цену жизни, проходят по этим дорогам с упрямым достоинством, чтобы в самом конце сказать:

Вставали и падали боги,
Поклонникам души дробя.
А я — человек эпохи.
А я — человек себя…
…Так жил и живу без утайки
Я, непокорный судьбе.
Ясный, как штык в атаке.
Мудрый, как вещь в себе.

Главным в жизни Освальда Плебейского была дорога. Он много повидал в детстве, восемнадцатилетним он прошел кровавые дороги войны, позже шел темными и удушливыми штольнями угольных шахт, в бесконечных казахских степях выполнял команды конвоя, исколесил Сибирь, да и по волгоградской земле поездил немало. А потому и мог сказать читателю:

Мои следы снега сотрут, стеная,
Дожди пройдут, по миру прозвеня.
И не жалея, и не проклиная,
Ты помолись дорогам за меня.

Все сказано. Осталось одно — назвать его настоящим именем. Тем, которое он получил при рождении. Тем более что стыдиться нечего — жизнь прожита в полном соответствии с поговоркой, которая гласит, что человек должен испытать все — войну, тюрьму, суму и любовь. Все это в полной мере выпало на долю человека, которого при жизни звали Валентин Лаврович Еремин и которого окружающие знали как поэта Освальда Плебейского.

Птичий сон о вечных небесах

Ангел сталинской эпохи. Серебряные крылышки в голубых петлицах. Непокорный чубчик из-под козырька фуражки с голубым околышем. Наверное, он скучал о небе, которое покинул. Бесшабашный летчик-истребитель, ощутивший пусть краткое, но время абсолютной свободы и низринутый с небес хрущевским указом. Никита Сергеевич сделал упор на ракеты и атомную бомбу. Ими оказалось сподручней пугать американского обывателя с трибуны ООН. Летчики показались ему вчерашним днем, поэтому он без особых сожалений расставался с ними, еще не зная, что тем самым потихоньку убивает небесное будущее.

Соколы, дравшиеся на фронтах Второй мировой войны, лихо пускавшие к земле самых прославленных американских асов, оказались не нужны. Стал ненужным и он — Лев Петрович Колесников, незаурядный пилотяга, который в той же Корее со своим ведущим Григорием Берелидзе сбил национального героя Америки Гарольда Фишера. Колесников уходил из армии с боевым орденом Красной Звезды и разочарованной душой. (Говорят, награда могла быть выше. Но — сталинские соколы — они начали отмечать победу раньше награды и чересчур шумно. Повлияло…) Никто не знает, чего ему это стоило — оказаться отлученным от небес. Смысл жизни птицы — в полете, на земле она только воспитывает птенцов, да и то не слишком долгое время — убедившись в наличии маховых перьев, птица уводит своих птенцов за облака. Я Льва Петровича не знал, но прекрасно понимаю. В то же время был отставлен от службы и мой отец, у которого тоже сверкали крылышки на голубых петлицах и от которого в наследство мне остался авиационный кортик, совсем такой же, что наверняка остался на память о службе у Льва Петровича Колесникова. Кортик был тогда символом офицерства, а стало быть, и символом чести.

В долине МИГов появились газосварщики, теперь они резали сверкающие тела стремительных птиц, на которых летало авиационное поколение того времени. А Колесников волею судьбы оказался в Волгограде. Здесь началась и прошла его писательская жизнь.