Взывая к мифу

Скажи, поэт! – воскликнул я в волненье. —
Мой путь тяжел, в пути препятствий ряд…
По силам ли мне подвиг предстоящий?

Как же часто на терапевтических сеансах мы слышим вопросы такого рода, даже своим внутренним слухом, если пациент не может или не смеет высказать их прямо, в словах: почему именно ему суждено пройти этим особым путем, одному из всех людей в мире? Данте, как и наши пациенты, не может «принять принятие» – если говорить словами Пауля Тиллиха. Данте говорит Вергилию об образах апостола Павла и Энея (героя эпической поэмы Вергилия), утверждая, что тут он понимает, почему они были избраны:

Но я – тяжелым подвигом смущен,
Я трепещу за дерзкие стремленья.
Я не апостол Павел, не Эней —
Избрать их путь кто дал мне позволенье?
Вот почему являться в мир теней
Боюсь с тобой. Уж не безумен я ли?

В этих мольбах, адресованных Вергилию, в дальнейших словах мы можем узреть нечто, что называется утверждением позитивного переноса: «Но ты меня мудрее и сильней / Покорствую тебе в моей печали».

Ну и что? Разве Вергилий отвечает таким образом, каким ответили бы многие неопытные психотерапевты: они попытались бы успокоить другого человека, заверяя того, что «конечно, он достоин»? Ничего подобного. Он нападает на Данте:

Ты начал низкой трусостью слушаться?
Подобный страх нередко отвращал
От славных дел. Так тени зверь боится.

Это действительно можно интерпретировать как своего рода вызов, подобный тому, который мы используем в рамках психотерапии пациентов, склонных к любому типу невроза или уже привыкших к вызывающим зависимость наркотикам. Утешение не следует использовать слишком часто. Психолог не должен перехватывать инициативу в критических вопросах из рук пациента, особенно в самом начале курса терапии.

Та фраза Данте («Но ты меня мудрее и сильней / Покорствую тебе в моей печали») может рассматриваться, если говорить обыденным языком, как умасливание психотерапевта. Комплимент такого рода, скорее всего, не встретит словесного отрицания (при этом мы можем тайно представлять себе, что способны читать его мысли), а только какой-либо жест или ухмылку – любой ухмыляющийся не может быть совершенно премудрым.

В ответе Вергилия есть важная фраза: «Я был душой среди душ Лимбо». Мы все находимся в лимбе; каждый из нас борется за человечность, неважно, кто ты – принц или нищий, пациент или психотерапевт в данный конкретный момент. Но аналитик не может донести до пациента человеческую природу всего этого, делясь с ним только своими собственными переживаниями. Фрида Фромм-Райхманн глубокомысленно замечает: «На пациента уже в достаточной мере давит груз его собственных проблем, чтобы выслушивать еще и о проблемах психотерапевта». Еще раз: до пациента лучше всего будет донести какими-то своими жестами или позами, а не нравоучениями, что все живые люди находятся в лимбе, что грех (если мне будет позволено выразиться языком Данте) состоит не в наличии проблем, а в незнании про их существование и в неумении им противостоять.

Тем не менее Вергилий некоторым образом разъясняет, почему он тут оказался. Беатриче, которая обитает на небесах, послала его на помощь Данте. Но Вергилий тверд во всем, никогда не позволяет себе быть сентиментальным. Он заключает:

Что ж медлишь ты? Иль в сердце не смирил
Ты робости напрасную тревогу?

Этот упрек производит на Данте сильное впечатление, он отвечает:

Как от холодных ветров дуновенья,
От стужи наклоняются цветы
И утром вновь встают в одно мгновенье
Под блеском солнца, полны красоты,
Так точно я от страха вдруг очнулся…
<…>
И ты, поэт, благословенным будь,
Исполнив повеленье Девы Рая.
С тобой готов начать я смело путь,
Желаньем трудных подвигов сгорая.
С тобой мне не страшна пучина зол…
Веди ж меня, путей не разбирая…

После этого они начинают то, что Данте называет «тяжелым и опасным путем в ад».