Взрыв мышления

Когда мне говорили, что персонал жестко обращается с больными и условия содержания ужасные – я в это верил, но на самом деле все было немного иначе. Здесь всем было просто наплевать на больных. Максимум – это дать лекарство и успокоить того, кто начинает себя плохо вести. Если ты ведешь себя спокойно, то на тебя никто не будет обращать никакого внимания. Где-где, но здесь личностей нет. Слухи в очередной раз оказались лживыми. Самое ужасное, что здесь было – это еда.

В одно утро я сел на завтраке рядом с корейцем. И спросил его, будет ли он есть мою кашу, похожую на обойный клей. Кореец посмотрел на меня насмешливо и ответил с первого раза – а почему ты сам не ешь?

Я ответил, что питаюсь только хлебом и чаем и что скоро начну грызть стол с голода.

Потом я осторожно поинтересовался: что он рисует? Тогда кореец изменился лицом, встал, взял поднос и молча пересел за другой стол. Седовласый сделал из хлеба небольшой шарик и кинул им в здоровяка. Тот пригрозил ему кулаком и начал усиленно двигать челюстью.

После завтрака я зашел в палату к корейцу и вновь попытался с ним поговорить. Он много усмехался, его смешили мои слова, хотя мне было не смешно, но как только я спрашивал про его рисунки, он тут же прекращал со мной разговаривать.

Отражение в унитазе смотрело на меня красными глазами, и впалые щеки смотрели на меня.

У меня было понимание, что это могут быть какие-то каракули, которые часто рисовали другие психи. Но мне хотелось, чтобы он открылся, а может, просто не хватало общения. Я видел и чувствовал, что он не такой как все и что-то в этих рисунках скрыто. Тогда я попытался узнать, где он их держит. Когда кореец вышел, я прокрался в его палату и начал ее обыскивать, поднял матрац, подушку. Смотрел в тумбочке, под ней, на окне – их нигде не было. Пока я искал рисунки, другие наблюдали за мной. Я спросил у соседей по палате корейца – где эти рисунки. Но все промолчали. Тогда я спросил второй раз. Кучерявый парень ответил, что он их уничтожает и никому не показывает. А что на них, спросил я. На что кучерявый пожал плечами, а я второй раз спрашивать не стал.

Во время бесед с корейцем я рассказывал ему, как попал сюда, что специально притворился, чтобы доказать самому себе, что могу сделать все, что захочу, что это некий эксперимент. Кореец смеялся надо мной и говорил, что нормальный человек на такое бы никогда не пошел и что я не зря здесь, раз на такое решился. Меня подкупало то, что он мне все же верил. Мы ладили, и это был единственный человек здесь, с которым я был рад проводить свое бессмысленное время.

Когда вечером я вернулся в свою палату, на моей кровати лежал дядя Миша. Я сказал ему: дядя Миша, твоя кровать вон там, иди к себе. Ноль реакции. Тогда я повторил во второй раз. Он непонимающе смотрел на стоящего перед ним лохматого Горда и не собирался вставать. Тогда я помог ему встать и отвел его в кровать. Сколько это будет продолжаться? Сколько? Обессиленный я рухнул на теплую от дяди Миши кровать, и тяжелое осознание того, как отсюда сложно выйти, меня вогнало в некое депрессивное состояние, перерастающее в ярость или отчаяние. Я хотел избавиться от здоровяка, привязать к кровати дядю Мишу, этого завядшего красного помидора, – и увидеть, что рисует кореец. Я хотел нормальную еду и быть свободным. Идти куда хочешь и делать что хочешь. У меня появилось желание встать и пойти переворачивать столы, кричать и вести себя весьма буйно.

Удаляясь от своих мыслей и своего состояния, как бы смотря на себя в это время со стороны, я понимал, что сейчас ничем не отличаюсь от тех, кто меня окружает. Что Седовласый у меня что-то спрашивает, но я с трудом понимаю, что он от меня хочет, и ему нужно повторять свои вопросы по 2-3 раза, чтобы я ответил. Что я также депрессивный, как и все находящиеся здесь. Как легко я сдаюсь. Я попал сюда сам, это было мое собственное желание, мое чертово решение, моя забавная авантюра – теперь мне нужно было достойно отсюда свалить.

В моменты отчаяния иногда приходит к человеку хорошая мысль. Моя мысль пришла материально.

Я же материализовал свою мысль. Я оказался здесь не просто так, я не шел по улице, и меня не забрала желтая машина скорой помощи. Я сделал то, что не под силу большинству. Судьба не планировала, чтобы моя задница была в этой палате, но я пошел ей наперекор.

Мои мысли прервал кореец, зашедший в мою палату, и сказал: пойдем со мной. Я решил, что мне не нужно больше повторять дважды. С этого момента мне достаточного всего одного раза. И не важно, кто мне говорит – человек рядом или я сам себе. Нужно говорить один раз, и либо говорить да, либо – нет. Никакого соплежуйства.

Я пошел за ним, и кореец протянул мне листок бумаги. Это был его рисунок.

Когда я увидел рисунок, то отпрянул. Это было неописуемо. На этом листке была изображена девочка, она была нарисована настолько реалистично, что я, человек, который не разбирается в искусстве, потерял дар речи. Никогда ничего лучше я не видел, потому что на рисунке девочка была как живая.