Взорвать Манхэттен

Охваченный нехорошим предчувствием, я вставляю в устройство кассету. На экране телевизора крупным планом возникают женские гениталии. За их дальнейшей востребованностью дело, как говорится, не ржавеет. Я оторопело наблюдаю сцены разнузданной порнографии. Хорошо, вовремя слышу шаги в коридоре и успеваю выключить телевизор. В дверь просовывается голова Клэр в кружевной крахмальной короне.

− Вы просили чай, сэр…

Она ставит передо мной поднос, а я думаю, хорош бы был, если богобоязненная черная протестантка застукала меня за этаким зрелищем.

Вот так сыночек! Какие еще маленькие грязные тайны припасены у него? Мое умиление давно и бесследно растаяло. Меня душит раздраженная злоба. Всюду измены. И что теперь делать? Всыпать ему ремнем? О, дом содрогнется от воплей защитников! И приумножится моя слава тирана и изувера. А если провести душеспасительную беседу, сохраняя видимость отеческого благодушия? Или посетовать Барбаре, пусть разбирается с этим малолетним скунсом сама? Лично мне боязно и противно касаться такой темы в разбирательствах с ребенком. Да и что я ему скажу? Ну и задача!

Одновременно ловлю себя на мысли, что кассету любопытно бы и досмотреть…

Я убираю ее в сейф, и некоторое время сижу в отрешенном раздумье. Раздается звонок «московского» телефона. Это, должно быть, Эверхарт. Но вот сюрприз, мне звонит русский паркетчик. Твердит корявые фразы, явно перечитывая их с бумаги, и я, холодея от ненависти к этому проходимцу, понимаю, что он провел Роланда, диски по-прежнему неизвестно где, и вероятна любая провокация. С другой стороны, он просит о въездной визе в США, обещая вернуть все, включая похищенные деньги. На шантаж это непохоже. Выходит, в России ему приходится несладко, и он напуган возможностью безжалостного возмездия. Если бы так.

Приезжает Барбара. Я смотрю в окно, как она выходит из машины и скрывается под навесом парадного входа.

Некоторое время я томлюсь от переизбытка бушующих во мне неприязненных чувств. Затем прохожу в ее комнату. Она сидит на низком диванчике, копаясь в своей сумке.

− Где была? − спрашиваю мирным голосом.

− Ездила к Майку, − говорит она. − У тебя ведь нет времени навестить своего работника. Кстати, прикрывшего ваше величество своим телом.

У меня так и чешется язык вульгарно обыграть произнесенную ей фразу, вывернув ее смысл в намеке на их сомнительные, с моей точки зрения, отношения, но я избегаю искушения. Вот уж действительно! – когда супруги молчат, им есть что сказать друг другу!

Сказать ей о кассете?

− Нина скоро должна прилететь, я послал людей встретить ее, − говорю сквозь зубы.

− Приятно, что у тебя, наконец-таки, нашлось время позаботиться о родной дочери, − отвечает она.

Ах, неблагодарная язва! Горло мне обжигает желчь. Воистину, жить с человеком, которого любишь, также трудно, как любить человека, с которым живешь.

− Зато ты готова ее угробить! − заявляю я с горячностью. − Ты ворковала с ней каждый вечер, зная, что она не в Париже, а развлекается в постели с этим ублюдком в Москве! И не надо мне врать, будто бы ничего не ведала!

− Не ведала, − спокойно подтверждает она, глядя мне прямо в глаза. − Но я не осуждаю девочку. Ты никогда не старался понять ее, ты лишь отмахивался, когда она пыталась с тобой чем-то поделиться. Ты у нас важная персона, как же! Зачем тебе наши мелкие переживания? Ты вершишь судьбы страны в компании своих шарлатанов! А теперь все, милый, она повзрослела, и с этим − смирись! Жаль только, что в ней еще остался детский страх перед тобой, поэтому она и сочиняла про поездку в Париж. А я бы послала все куда подальше, и поехала к этому парню весело и открыто, вот так!

Мне на ум тотчас приходит несколько горячих ответов, но я вновь сдерживаюсь, сверля ее взглядом.

− И не смотри на меня так, здесь это не действует, гипнотизируй других, − продолжает она.

− Ты не понимаешь, я забочусь о ее счастье, − жалким голосом произношу я.

− Ты заботишься не о ее счастье, а о своем, − отвечает она. – Лишь бы тебя ничего не беспокоило. Тебе ни до кого нет дела, а то я не знаю.

− А кому из вас есть дело до меня?!. − спрашиваю я. − До того, кто только и печется о вашем благоденствии! Кто, кто меня здесь хоть чуточку любит, скажи?!. По тебе, если бы не я, мы были бы идеальной парой!

− Мы все любим тебя, и ты это прекрасно знаешь, − говорит она, и я сознаю, что это, увы, правда. Правда и то, что дети даже не знают, кто я. Жена тоже.

− С трудом верится… − произношу механически.

− Ты в постоянном озлоблении, ты срываешься на нас по поводу и без повода, ты не готов порадовать меня даже таким пустяком, как букет цветов…

И это верно. Не легко быть добрым и радовать жену, если думаешь о смерти, убийствах, изменах и разводе.

− Вспомни, когда мы вместе, всей семьей ходили в церковь?

− Меня с души воротит от наших лощеных попов.

− Дело не в них. Им, как и нам, судья − Бог. А ты, по-моему, вообще забыл о нем. Как и твои дружки, научившиеся обходиться без него.