Взорвать Манхэттен

Я ловлю себя на неутешительной мысли, что с моими домашними общего у меня, как ни крути, мало. Когда они заводят длинные беседы, я вспоминаю Кноппа с его монологами и стремлюсь поскорее оборвать разговор. Мне трудно заинтересоваться тем, о чем говорят они. Мне приятно побывать с ними несколько минут, не больше. Как когда-то с пожилыми, ныне покойными родителями, о чем сейчас жалею. Сейчас мне их болезненно и раскаянно не хватает. Хотя, воскреси их, радости моего общения с ними тоже хватило бы ненадолго.

Однако я терпеливо высиживаю за столом, и даже поддерживаю беседу вежливыми вопросами и междометиями. Я не хочу выказывать свою отстраненность, это обернется против меня.

Мы расстаемся в атмосфере успокоенности, любви и доверия.

Я прохожу в спальню.

– Надеюсь, сегодня ты в настроении? – приникает ко мне жена. Она признательна мне за сердечность застолья и трудолюбивое сопереживание.

Я вспоминаю об Алисе. Завтрашнее свидание потребует от меня немалой концентрации сил, распыляться не стоит. Но сегодняшняя оптимистическая симфония семейной консолидации требует заключительных аккордов. Иначе всем партиям грош цена.

– Жду не дождусь, дорогая…

Наша близость оказывается на удивление нежной, захватывающей и утонченно-прекрасной.

– Какой же ты молодец! – говорит она, приподнимаясь на локте и отбрасывая назад тугие повлажневшие волосы. – Ты во всем молодец, Генри!

– Ты не всегда такого мнения… – Я целую ее в плечо, словно светящееся изнутри от падающего на него ровного, спокойного света ночника.

– Согласись, иногда ты бываешь невыносим.

Она встает с постели. На месте папилломы, столь шокировавшей меня своим отвратительным уродством, – едва различимый шрамик.

Барбара кажется мне привлекательной, как никогда. Вернее, последние лет пять. Изначальный предмет моих вожделений, создание, дышавшее красотой и свежестью юности, принадлежит прошлому. И моей неверной памяти. Миллиарды атомов, некогда составлявших мою любимую, распылились в пространстве, оставив лишь матрицу формы. То же произошло и со мной. Но другим атомам, воплощающим наши теперешние тела, перешла эстафета и знание о нас прежних. Деформированное, подточенное временем. И в этих деформациях, – суть нашего старения. А вот старость – это вовсе не возраст, не количество. Это – качество. Старость – это уже амплуа. Скоро мне придется его освоить.

Я беру Барбару за руку.

– Погоди. Не спеши уходить.

– Ты намерен вспомнить молодость?

– Угадала. Я ее только что вспоминал.

МАКСИМ ТРОФИМОВ

Все было по-прежнему: вокзальная кутерьма, груда вещмешков на перроне, перекличка, купе, набитые одетыми в камуфляж рослыми развязными парнями, моими товарищами; обилие закуски и водки на столиках, уплывающий перрон, и волнующая даль предстоящей дороги.

Я шатался по вагону, заглядывая то к одним, то к другим сослуживцам, прислушивался к разгоряченным речам, воспоминаниям о горячих кавказских буднях, спорам и анекдотам, понимая, что это ветреное дорожное празднество мимолетно и уже завтра сменится тревожной опасной явью.

Скоро пойдут дожди, раскиснут дороги, дымная тяжелая хмарь повиснет над горами, подернутыми первым снежком, и радовать будет одно: облетит «зеленка», просторнее станет в корявой горной поросли, запрячутся по норам «духи», и шансы получить неизвестно откуда прилетевшую пулю значительно уменьшатся.

Я ехал на Кавказ, не испытывая никакого желания к проявлению героизма и отнюдь не воодушевленный своей миссией. Я не мог осознать владеющие мной кислые чувства, но, как бы ни старался привнести в себя оптимизм, понимал, что направляемся мы на дело, чей финал безрадостен и неясен. После всего произошедшего со мной теперь мне казалось, что все в этом подлом мире просчитано, поделено, и мы – расходный материал в играх негодяев, пекущихся лишь о своих шкурах. Сможем ли мы удержать Кавказ в узде, если за нами нет правды, веры, силы и убежденности, – всего того, чем, как ни парадоксально, обладала советская власть, сумевшая внушить к себе уважение горцев. Мы же способны лишь до поры прикармливать одних властительных бандитов, дабы те противостояли другим, – конкурентам, не допущенным к бюджетной кормушке. Но ведь существуют еще тысячи нищих, озлобленных, потерявших все, и есть лукавые, что поднимут их на всеобщий бунт. И на костях нищих отгремит та война, где все мы, ныне следующие на нее, здоровые и красивые, и поляжем. А после перед нами извинятся, поскорбят над гробами и скажут, что Кавказ, увы, выбрал свой путь, который следует уважать в текущем моменте современности, и теперь нам пора перейти к защите примыкающих к нему российских границ. Граждане добровольцы, милости просим к окошкам военкоматов, необходимо в очередной раз спасать Отчизну и кошельки управляющих ею.

Большинство из нынешних добровольцев, едущих со мной в поезде, было мне знакомо. Но, зайдя в очередное купе, в дымном бесшабашном веселье, среди звона стаканов, гвалта и запальчивых тостов, я словно напоролся на клинок чужого, отстраненного взора.