Взгляд из угла

Сам я тут, разумеется, сбоку припека, не воцерковлен и не собираюсь, и свободу почти не практикую. Но уж больно симпатичные люди составляют Преображенское содружество малых православных братств. И Свято-Филаретовский православно-христианский институт, да будет вам известно, веников не вяжет. Искренняя вера и проницательный ум не обязательно враги.

Короче, два дня переполненный зал (молодежь! провинция!) слушал блестящие доклады с непонятными названиями ("Свобода как дар Духа", или: "Свобода как эсхатологическая реальность", или: "Свобода - динамическое церковное таинство") и о чем-то думал. Предполагаю - о том, как должна вести себя церковь, чтобы страна уважала ее всерьез.

Зря, что ли, мы победили в 91-м?

Лично же я думал как раз о свободе. Что всякая свобода есть, в конечном счете, свобода от страха. Что всякий страх есть, в конечном счете, страх боли. Но что и сам страх, в конечном счете, есть боль. И существо несвободного человека наполнено этой неосознаваемой болью.

(Как, вполне вероятно, и природа - скажем, Солнце, или айсберг, или простой камень - представляет собою массив немой цепенящей боли.)

Помните, был такой Бакатин - тогда, в 91-м? Недели три после нашей победы возглавлял госбезопасность. В начале первой недели пообещал расшифровать сексотов и стукачей. В середине второй обмолвился, что это невозможно, поскольку после этого ни одна семья не уцелеет, распадется. На третью неделю перестал возглавлять.

Каким несчастным должен быть, например, человек, заложивший родную мать. (Показания одного такого - знаменитого! - только что опубликованы.) Он живет в аду, он словно идет по бесконечному серому коридору. Ненавидит других, а себя - еще больше.

Как несчастен тиран, безумный трус. Он освобождается от всех, кого боится. Но боится он - всех.

Как несчастен нормальный человек: освободиться от тех, за кого боишься, - это же фактически покончить с собой.

И вообще: организм - предатель. С человеком можно болью сделать все. Из человека можно болью сделать что угодно. Есть препараты, есть инструменты, и не надо ля-ля про силу воли - не маленькие, XXI на дворе.

И очень напрасно мы не разобрали до последнего винтика, не сдали в металлолом самый большой из этих инструментов - тогда, пятнадцать лет назад, победив.

Предчувствие боли, ожидание боли живет в каждом советском, бывшем и будущем. Туда нам и дорога, так нам и надо. Чем мы лучше тех, чьим страданием оплачен наш уют?

Но подросло поколение пока не виноватых. И за них уже взялись. Чтобы, значит, они не успели научиться различать добро и зло. И, значит, как можно скорей потеряли свою свободу. За которую - ради них - мы решились чем-то рискнуть однажды в жизни, пятнадцать лет тому назад.

И победили. И продолжалась наша победа целых три дня.

Заканчиваю в поезде Москва - Петербург. Обаятельный такой голос из репродуктора:

- Свобода стоит дорого. Вы готовы дорого заплатить за вашу свободу? Тогда покупайте "лэндкрузер", надежный внедорожник "лэндкрузер". Вы поняли? Ваш выбор - "лэндкрузер"!

28/8/2006 Про систему

Пишу, а он горит. Пока допишу — его не станет. Вы читаете, зная, что его уже нет. Взгляд не натолкнется в городском небе на его лазоревый купол.

Сделанный как бы из вечернего воздуха, с огромными сияющими звездами. Подобный прозрачной неподвижной туче. Воплощающий прохладу и покой.

Купол внезапно всплывал из-за крыш в самых разных местах. Виден был издалека почему-то ясней, чем вблизи. Осенял собою пространную, перенаселенную местность. Кишащую нищенской суетой, суетливой нищетой. Сплошь уставленную кирпичными комодами. В которых люди, крысы и клопы Санкт-Петербурга, поколение за поколением, проводили то, что принимали за свою жизнь.

А Измайловский — Троице-Измайловский — лейб-гвардии Измайловского полка собор Пресвятой Троицы — над всем над этим отстраненно возвышался. Не взирая вниз. Чуждый теплоте и тяжести. Одетый серебристым блеском. Хотя на закате мрамор фриза излучал розовое свечение.

Здесь обвенчали Достоевского с его стенографисткой. Отпевали Надсона. Хранили хлам.

Зданию было все равно. Здание неколебимо исполняло, как долг, свою идею. Назовем ее идеей полноты предвечного смысла. Не предавайтесь, дескать, вашим тревогам столь яростно — не будьте так смешны.

В 1834-м купол сорвало февральской бурей. Ничего, поставили опять. А теперь явился (не запылился) Человеческий Фактор — купол, пылая, провалился внутрь собора. Ничего, говорят начальники, — дадим указания, выделим средства, — в кратчайшие сроки воспрянет как новенький.

Воспрянет, конечно, куда он денется. И будет выражать идею сходства с прежним. Размножения копированием. Идею, что все на свете можно повторить. Привет от овечки Долли. От внебрачной дочери Человеческого Фактора, между прочим.