Взаимная помощь среди животных и людей как двигатель прогресса

Такими же, или даже еще более возвышенными началами проникнута вся уэльская эпическая поэзия и триады. Поступать «с кротостью и по принципам беспристрастия» по отношению к людям, без различия, будут ли они врагами или друзьями, и «исправлять причиненное зло» — таковы высшие обязанности человека; «зло — смерть, добро — жизнь», восклицает поэт-законодатель[169]. «Мир был бы нелепым, если бы соглашения, сделанные на словах, не почитались», — говорит закон Брегона. А смиренный мордвин-шаманист, восхваливши подобные же качества, прибавляет, в своих принципах обычного права, что «между соседями корова и подойник — общее достояние», что «корову надо доить для себя и для того, кто может попросить молока»; что «тело ребенка краснеет от удара, но лицо того, кто бьет ребенка — краснеет от стыда»[170], и т. д. Можно было бы наполнить много страниц изложением подобных же нравственных начал, которые «варвары» не только выражали, но которым они следовали.

Здесь необходимо упомянуть еще одну заслугу древних деревенских общин. Это то, что они постепенно расширяли круг лиц, тесно связанных между собою. В период, о котором мы говорим, не только роды объединялись в племена, но и племена, в свою очередь, даже хотя бы и различного происхождения, объединялись в союзы, в конфедерации. Некоторые союзы были настолько тесны, что, например, вандалы, оставшиеся на месте, после того, как часть их конфедерации ушла на Рейн, а оттуда перешла в Испанию и Африку, в течение сорока лет охраняли общинные земли и покинутые деревни своих союзников; они не завладевали ими до тех пор, пока не убедились, чрез особых посланцев, что их союзники не намерены более возвратиться. У других варваров мы встречаем, что земля обрабатывалась одною частью племени, в то время, как другая часть сражалась на границах их общей территории или за ее пределами. Что же касается до лиг между несколькими племенами, то они представляли самое обычное явление. Сикамбры соединились с херусками и свевами; квады с сарматами; сарматы с аланами, карпами и гуннами. Позднее, мы видим также, как понятие о нациях постепенно развивается в Европе, гораздо раньше, чем что-либо в роде государства начало слагаться где бы то ни было в той части материка, которая была занята варварами. Эти нации — так как невозможно отказать в имени нации Меровингской Франции, или же России одиннадцатого и двенадцатого века, — эти нации были, однако, объединены между собою ничем иным, как единством языка и молчаливым соглашением их маленьких республик, избирать своих князей (военных защитников и судей из одной только определенной семьи.

Войны, конечно, были неизбежны; переселения неизбежно влекут за собой войну, но уже Генри Мэн, в своем замечательном труде о племенном происхождении международного права, вполне доказал, что «человек никогда не был ни так свиреп, ни так туп, чтобы подчиняться такому злу, как война, не употребивши некоторых усилий, чтобы предотвратить его». Он показал также, как велико было «число древних учреждений, обличавших намерение предупредить войну, или найти для нее какую-нибудь альтернативу[171]. В сущности, человек, вопреки обычным предположениям, такое невойнолюбивое существо, что, когда варвары, наконец, осели на своих местах, они быстро утратили навык к войне, — так быстро, что вскоре должны были завести особых военных вождей, сопровождаемых особыми Scholae или дружинами, для защиты своих сел от возможных нападений. Они предпочитали мирный труд войне, и самое миролюбие человека было причиной специализации военного ремесла, при чем в результате этой специализации получались впоследствии рабство и войны „государственного периода“ в истории человечества.

***

История встречает большие затруднения в своих попытках восстановить учреждения варварского периода. На каждом шагу историк находит бледные указания на то или на другое учреждение, которых он не может объяснить при помощи одних лишь исторических документов. Но прошлое тотчас же озаряется ярким светом, как только мы обращаемся к учреждениям многочисленных племен, до сих пор еще живущих под таким общественным строем, который почти тождествен со строем жизни наших предков, варваров. Тут мы встречаем такое обилие материалов, что затруднение является в выборе, так как острова Тихого океана, степи Азии и плоскогорья Африки оказываются настоящими историческими музеями, заключающими образчики всех возможных промежуточных учреждений, пережитых человечеством при переходе от родового быта дикарей к государственной организации. Рассмотрим несколько таких образцов.