Взаимная помощь среди животных и людей как двигатель прогресса

Впрочем, преобладающей чертой правосудия варваров является уже, с одной стороны, стремление ограничить количество лиц, которые могут быть вовлечены в войну двух родов из-за кровавой мести, а с другой стороны, — стремление устранить зверскую идею о необходимости отплачивать кровью за кровь и ранами за раны, и желание установить систему вознаграждений обиженному за обиды. Своды «варварских» законов, которые представляли собрания постановлений обычного права, записанных для руководства судей — «сначала допускали, затем поощряли и, наконец, требовали» замены кровавой мести вознаграждением, как это заметил Кёнигсвартер[162]. Но представлять эту систему судебного возмездия за обиды, как систему штрафов, которые давали, будто бы, богатому человеку carte blanche, т. е. полное право поступать, как ему вздумается, — доказывает совершенное непонимание этого учреждения. Вира, т. е. Wergeid, выплачивавшаяся обиженному, совершенно отлична от небольшого штрафа, или fred[163], выплачивавшаяся общине или ее представителю. Вира же обыкновенно назначалась такая высокая за всякого рода насилие, что, конечно, она не могла являться поощрением для подобного рода проступков. В случае убийства, вира обыкновенно превышала все возможное имущество убийцы. «Восемнадцать раз восемнадцать коров» — таково вознаграждение у осетин, не умеющих считать свыше восемнадцати; у африканских племен вира за убийство достигает 800 коров, или 100 верблюдов с их приплодом, и только у более бедных племен она спускается до 416 овец[164]. Вообще, в громадном большинстве случаев, виру за убийство невозможно было уплатить, так что убийце оставалось одно: убедить, своим раскаянием, обиженную семью, чтобы она усыновила его. Даже теперь, на Кавказе, когда родовая война из-за кровавой мести заканчивается мировою, обидчик прикасается губами к груди старшей женщины в роде, и становится таким образом «молочным братом» всех мужчин обиженной семьи[165]. У некоторых африканских племен убийца должен отдать свою дочь, или сестру, в замужество одному из членов семьи убитого; у других племен он обязан жениться на вдове убитого; и во всех таких случаях он становится, после этого, членом семьи, мнение которого выслушивается во всех важных семейных делах[166].

Кроме того, варвары не только не относились с пренебрежением к человеческой жизни, но они вовсе не знали тех ужасающих наказаний, которые были введены позднее светским и духовным законодательством, под влияниями Рима и Византии.

Если право Саксов назначало смертную казнь довольно легко, даже за поджог и вооруженный грабеж, то другие варварские своды законов прибегали к ней только в случаях предательства по отношению к своему роду и святотатства по отношению к общинным богам. В смертной казни видели единственное средство умилостивить богов.

Все это, очевидно, очень далеко от предполагаемой «нравственной распущенности варваров». Напротив того, мы не можем не любоваться глубоко-нравственными началами, которые были выработаны древними деревенскими общинами и которые нашли себе выражение в уэльских трехстишиях, в легендах о короле Артуре, в ирландских комментариях (Брегон)[167], в старых германских легендах и т. д., а также до сих пор выражаются в поговорках современных варваров. В своем введении к «The Story of Burnt Njal» Джордж Дазент очень верно охарактеризовал следующим образом качества норманна, как они определяются на основании саг: «Открыто и мужественно делать предстоящее ему дело, не страшась ни врагов, ни недугов, ни судьбы… быть свободным и отважным во всех своих поступках; быть ласковым и щедрым по отношению к друзьям и сородичам; быть суровым и грозным по отношению к врагам (т. е. к тем, кто подпал под закон кровавой мести), но даже и по отношению к ним выполнять все должные обязанности… Не нарушать перемирия, не быть передатчиком и клеветником. Не говорить за глаза о человеке ничего такого, чего не посмел бы сказать в его присутствии. Не прогонять от своего порога человека, ищущего пищи или крова, хотя бы он был даже твоим врагом»[168].