Вызовите посла

Петров лежал на койке и таращился на квадрат окна, не в силах отвернуться и не в силах забыться сном. Накануне его перевели вдруг в SHU[12]. А с одиночной камерой у него были связаны самые тяжелые воспоминания. И зародились они не в тюрьме в Союзе, где он пробыл около пяти лет в одиночке — до суда два года и три после. Тогда они только усугубились.

Все началось для него еще в середине семидесятых, когда его, слушателя ВИИЯ, отправили в Африку, организовав ему что-то вроде практики, а на деле смотрины с перспективой попасть в военную разведку. Он воспринимал это как должное, как легкую прогулку и начало своего великого пути.

По-другому с ним, Сашкой Петровым, и быть не могло. Учился он отлично, девчонки доверчиво льнули к нему на всех вечеринках, с удовольствием принимали его ухаживания, впереди маячила безбедная жизнь за границей со всеми вытекающими обстоятельствами и благами — шмотками, техникой, чеками и доступом в заветные магазины «Березка».

«Не ходите дети в Африку гулять», — он декламировал эти стишки то и дело, пока готовился к поездке, впитывая завистливые взгляды сокурсников, наслаждаясь всем происходящим.

Предвкушая успех, судьбоносные встречи, после которых его станут приглашать и в другие, более цивилизованные страны, он даже спать стал хуже. Прошел успешно медкомиссию, сделал прививку от желтой лихорадки, брюшного тифа и гепатита А, сдал сессию загодя и вылетел в Браззавиль.

Александр удивился самому себе, когда не испытал так ожидаемых им восторга, замирания сердца, когда, уже подлетая к столице Конго, под крылом Ил-76 он увидел великую реку Конго, о которой столько читал в детских приключенческих книгах, разглядел бурлящие пороги на южной окраине Браззавиля, ведущие к каскаду водопадов Ливингстона. На серой глади, блестевшей на солнце амальгамой, словно лист манго, казался недвижимым паром, следовавший из Киншасы в Браззавиль.

Он довольно часто испытывал чувство скуки, пресыщенности, словно везде побывал и все видел. Ему нравилось казаться бывалым, ему все претило. Александр уже тогда с удовольствием напивался, особенно в компании симпатичных женщин.

И сильнее всего апатия его стала накрывать после недавней женитьбы. Ну надо, необходимо было жениться… Отец молодой супруги, как намекнули Петрову, как раз и посодействовал нынешней африканской поездке.

Когда тесть сидел за столом с молодыми на свадьбе, он уже тогда излагал свои выпестованные за длинную жизнь теории: «Начинать надо с малого, с самой зловонной дыры, чтобы потом оказаться на высоте, где-нибудь в Швейцарии или в США. Ну, на худой конец, в Генштабе. Это шутка, — тут же добавил он, оглянувшись на гостей. Но те находились в том состоянии подпития, когда не улавливали скользкий подтекст в речах. — Да и мы с нашим родственником Василием поможем, — он похлопал отца Петрова по плечу. — Посодействуем, чтобы период зловонной дыры сократить до минимума. Да и в любой дыре можно найти местечко посуше, поуютнее, повыгоднее».

Спустившись по трапу во влажное пекло с красной землей по обочинам раскаленных, растрескавшихся взлетных полос, с вонью, исходившей от свалки рядом с аэропортом, Александр понял уже не на словах, а осязая, обоняя, созерцая через запотевавшие от влажности очки, как выглядит та самая дыра, в которую его из благих намерений все-таки загнали. Вот тебе и начало карьеры! Выжить бы просто-напросто, не сдохнуть от жары и тропической заразы. Предстоящий месяц здесь казался теперь бесконечным…

Из тени, от стены аэропорта, отделилась фигура встречавшего. С темными пятнами пота, особенно заметными на голубой ткани рубашки с коротким рукавом. Коренастый, с самбистскими покатыми плечами, мускулистой широкой шеей и с редкими черными кудрявыми волосами на плоской, словно сплюснутой на макушке голове, с широким носом, с шрамом на правой ноздре. Он явно увлекался борьбой раньше, а может, и теперь. С этой спортивной внешностью майора ГРУ Михаила Полторанина контрастировали его глубоко посаженные, черные глаза, умные и глядевшие будто бы немигающе из-под густых черных бровей.

Полторанин без проблем прошел на взлетное поле, миновав пограничный контроль, чтобы встретить Петрова, и удивил его этим. Но Александр и виду не подал, не преисполнился уважением. Хотя субординацию, конечно, соблюдал, но разговаривал как в поговорке: «Скажет слово — рублем подарит». Полторанин оставался с прилетевшим из Москвы ровно вежливым, но молодой парень ему не понравился. Он подумал, что прислали сюда его не за таланты, а по большому блату, и надо его дотянуть до конца командировки в целости и сохранности, чтобы Петров не стал строчить жалобы на своего наставника, коим Михаил стал не по доброй воле. Полторанин подумал, что месяц будет очень долгим.

А майору Полторанину было чем заняться помимо чванливого стажера-мажора, прежде чем радостно сбагрить его обратно в Союз. Такие, как Петров, как правило, после первой же командировки либо выпрашивают через авторитетных родителей теплое местечко в Москве, либо вовсе меняют специальность, идут по партийной линии.