Выстрел в лесу

А тут снова будто большим крылом черкануло по снегу, только поближе, чуть санки не зацепило.

Мы обмерли. Боимся с места тронуться.

«Кто это, Алпук?»

«Молчи, еще услышит!» — говорю.

«Страшно, Алпук, пошли отсюда».

Вспомнил я дедушкины рассказы про чертей. По вечерам он, бывало, сучит веревку или клумпы выстругивает и рассказывает, как черти передрались и развалили снопы на соседском поле. Или ехал человек верхом с базара, черти стащили его с коня, посадили на корягу среди болота, а сами ночь напролет гоняли жеребца до кровавой пены. Только под утро понял человек, что сбился с пути и чуть не сгинул в трясине. Как вспомнил я это, зубы застучали.

«Глянь, глянь, опять!» — ухватился за меня Вацюкас.

Так и есть — черти возятся. Может, дерутся за Кузнецову душу, может, пляшут на радостях, что она им досталась, уж и не знаю. Втянули мы головы в воротники и выбиваем дробь зубами. Еще бы! На белом склоне выросли два огромных страшилища с прямыми, как копья, рогами, волосатыми мордами и страшными копытами. Сначала они толкались, брыкались, бодались, а потом вошли в раж, и от пляски заходила ходуном вся гора.

Кружились они, валялись, прыгали… Как сейчас вижу: то дерутся, трясут косматыми мордами, то обнимаются, танцуют, сцепившись… — Алпукас таинственно улыбнулся. Он смотрел прямо перед собой куда-то вдаль и очень походил в этот миг на старого Суописа…

— Что же дальше?

— Кинулись мы к салазкам, слетели под гору, а потом что есть сил пустились по домам.

Я влетел в избу, кричу:

«Дедусь, черти дерутся!»

Дедушка оторвался от работы:

«Кто, кто дерется?»

«Да черти же! На Крушинной горе».

«Эк несет околесицу!» — обозлился дедусь.

Но, когда я выложил все, он схватил с крюка шапку, вскинул на плечо ружье — и за дверь. Одному оставаться боязно, и я выскочил следом.

Дедушка идет быстро, а я вприпрыжку поспеваю за ним, на ходу оправдываюсь, что всего один разок скатился… Под горой я остановился — дальше меня силком не затянешь! Дедушка свернул с дороги, пригнулся и скрылся за холмом.

А черти знай выплясывают на обрыве. Издали-то мне еще лучше видно.

Тут снова появился дедушка, только на другом скате горы. Но почему он идет не к чертям, а в другую сторону? Этого я никак не могу взять в толк. Пройдет немного, остановится и опять крадется по откосу. Должно быть, испугался чертей и домой подался.

Потом вижу, в лунном свете блеснуло ружье: ба-бах!

Чертей как ветром сдуло. Видать, выстрелы испугали. Вокруг опять спокойно, тихо.

Жду-жду дедушку, а его все нет и нет. Наконец появился из-за холма. Смотрю — тащит что-то в руках. Подошел ко мне и кинул на снег.

«Вот они, твои черти!»

Я глянул — зайцы! Откуда они взялись?

А дедушка смеется:

«Косые — чудной народ. Трусы-то они трусы, а между собой подраться любят. Как разойдутся — вплотную подходи, не заметят. Они, вишь, выскочили на холмик поразмяться, а месяц светит, тени далеко ложатся. Вот вам черти и померещились…»

— Э-э, храбрецы, зайцев за чертей приняли! — снисходительно улыбнулся Ромас. — Я же говорю — люди выдумали, никаких чертей нет. А ты еще споришь.

Алпукас тоже улыбнулся, но как-то невесело, с сожалением. Его задело пренебрежение Ромаса.

* * *

В тот день Ромас и Алпукас пришли на стройку с большим опозданием. Черти помешали.

Чужие тайны

— Ромас, пошли на рыбалку!

Ромас мотнул головой.

— Все равно не клюет.

— Ребята обещали прийти к школе. Собирались купаться.

— Вода холодная.

— Ромас, а шалаш? — вспомнил Алпукас. — Давай строить.

— Что толку от шалаша?

— Что? Ночевать будем. Рыжика приведем. Ты же все время хотел.

— Мало ли что хотел.

Алпукас загрустил. Был послеобеденный час — самый приятный в субботу. Самый приятный потому, что все работы на сегодня закончены, до сумерек уйма времени — балуйся, купайся с ребятами, рыбачь, и впереди — целое воскресенье… А Ромас вдруг скис.

Послонявшись по двору, дети направились в избу. Здесь сегодня было шумно. Все, словно сговорившись, насели на Юле. Дело в том, что колхозная молодежь вместе со студентами решила провести маевку. Афиши обещали обширную программу: представление, песни, игры. Будет что посмотреть. Йонас, вернувшись с торфяника, сразу принялся чиститься, наводить глянец на башмаки, в которые и без того можно было смотреться как в зеркало; вывязывал и никак не мог вывязать галстук: узел получался то с кулак, то с пуговку.

Отец тоже собрался — нужно договориться с людьми насчет лесных работ. Марцеле вызвалась пойти вместе — ей хотелось разыскать старика Аугустинаса, чтоб отвез на почту письмо. И только Юле не собиралась на вечер. Вот домашние и взяли ее в оборот. Но девушка не уступала, отрицательно качала своей красивой головкой и отбивалась от всех.

— И в кого ты, детка, удалась? — упрекала ее Марцеле. — Все не по-людски, все шиворот-навыворот. Как вобьешь что-нибудь в голову — не переговорить. Добро бы, одеть было нечего, а то ведь…

— Вот еще! Что я, студентов не видела! — артачилась девушка.

— А ты, Юленька, не смотри на студентов, — посоветовал дедушка. — Что на них смотреть? Ты представление смотри, веселись как положено.