Выдержал, или Попривык и вынес

Еще ночь, проведенная поперемнно, то бурно, то покойно; наконецъ, настало утро; снова радостное пробужденіе, снова прелесть свжаго втерка, созерцаніе обширныхъ пространствъ, ровныхъ полянъ, яркаго солнца и необозримыхъ пустынь, а воздухъ до того изумительно прозраченъ, что деревья, отстоящія на три мили, кажутся совсмъ близко. Мы опять облеклись въ полуодтую форму, ползли наверхъ летвшаго экипажа, спустили съ крыши ноги, покрикивали иногда на нашихъ бшеныхъ муловъ только ради того, чтобы видть, какъ они, пригнувши уши назадъ, бжали еще шибче; привязавъ шляпы къ головамъ, чтобы волосы не разввались, мы бросали жадные взоры на широкій міровой коверъ, разстилающійся передъ нами, боясь упустить что-нибудь новое и неизвстное. Даже теперь пріятная дрожь пробираетъ меня при одномъ воспоминаніи о тхъ прелестныхъ утрахъ, когда радость жизни и какое-то дикое сознаніе свободы волновали кровь мою!

Спустя часъ времени, посл завтрака, мы увидли первую степную собаку, первую дикую козу (антилопу) и перваго волка. Какъ мн припоминается, то этотъ послдній и есть каіотъ (cayote) дальнихъ степей, и если дйствительно я тогда не ошибся, онъ не былъ ни красивымъ, ни симпатичнымъ животнымъ; впослдствіи я хорошо изучилъ эту породу и могу говорить о ней самоувренно. Кайотъ длинный, худой, жалкій и безпомощный на видъ, съ волчьей срой шкурой, съ довольно пушистымъ хвостомъ, всегда опущеннымъ, что придаетъ животному несчастный видъ, глаза его безпокойные и злые, а морда длинная, острая, съ легко-приподнятою верхнею губою, изъ подъ которой виднются зубы. Онъ иметъ хитрый и увертливый видъ, всегда голоденъ и представляетъ собою аллегорическую эмблему нужды, нищеты, одиночества и неудачи. Самое ничтожное животное презираетъ его, онъ до того боязливъ и трусливъ, что оскаленные зубы хотя и придаютъ ему свирпый видъ, но самъ онъ весь какъ бы извиняется передъ вами. Притомъ онъ крайне глупъ, слабъ, жалокъ и ничтоженъ. При вид васъ онъ приподнимаетъ верхнюю губу, скалитъ зубы и тихонько сворачиваетъ съ направленія, котораго держался, наклоняетъ немного голову и бжитъ легкой походкой черезъ шалфейный кустъ, поглядывая по временамъ на васъ черезъ плечо, пока не удалится вн ружейнаго выстрла, и тогда останавливается и спокойно смотритъ на васъ; такое обозрніе онъ повторяетъ черезъ каждые 50 ярдовъ, и мало-по-малу его срая шкура сливается съ срымъ цвтомъ шалфейнаго куста, и онъ пропадаетъ. Все это онъ продлываетъ, если вы остаетесь спокойнымъ, но если вы угрожаете ему, то онъ обнаруживаетъ большое увлеченіе своимъ путешествіемъ, моментально наэлектризовываетъ свои ноги и такъ скоро мчится, что пространство между нимъ и вами непомрно увеличивается, а вы, не успвая сдлать прицла, приходите къ тому убжденію, что только разв одна молнія можетъ догнать его. Но если вы спустите на него борзую собаку, то испытаете большое наслажденіе, особенно если собака эта самолюбива и пріучена къ быстрот.

Кайотъ поспшитъ удалиться, легко покачиваясь со стороны на сторону своимъ обманчивымъ бгомъ и иногда черезъ плечо поглядывая на собаку, ехидно ей улыбается и тмъ возбуждаетъ въ ней всю энергію; собака еще ниже опускаетъ голову, еще больше вытягиваетъ шею и еще съ большею яростью устремляется на звря; вытянувъ хвостъ въ прямую палку, быстро забирая лапами, она отмчаетъ свой путь черезъ пустыню густымъ облакомъ пыли! Все время она бжитъ въ двадцати футахъ отъ кайота и недоумваетъ, почему не можетъ достичь его, и этимъ раздражается до того, что длается, какъ бшеная, а кайотъ между тмъ, не мняя своего бга, спокойный и не уставая, продолжаетъ ей улыбаться. Раздраженная собака видитъ, наконецъ, какъ постыдно она обманута этимъ звремъ и его гнуснымъ спокойнымъ бгомъ, она начинаетъ чувствовать утомленіе, но замчаетъ, что если кайотъ не уменьшитъ своего шага, то онъ убжитъ отъ нея; тогда собака, почти полусбсившаяся, собираетъ послднія силы свои и, визжа и воя, еще сильне поднимаетъ лапами пыль, чтобы съ отчаянной энергіей наброситься на врага. Незамтнымъ образомъ удалилась собака мили на дв отъ своего хозяина, и когда кайотъ замчаетъ ея усталость, то дикая надежда свтится въ его глазахъ; онъ оборачивается къ собак, кротко ей улыбается въ послдній разъ, какъ бы желая сказать: «Ну, извини, придется мн тебя покинуть — дло не терпитъ и не могу я цлый день дурачиться», съ этимъ вдругъ слышится порывистый шумъ, внезапный трескъ, и собака оказывается одна среди обширной пустыни! Сначала она недоумваетъ, останавливается и озирается кругомъ; влзаетъ на ближайшій песочный холмъ, устремляетъ свой взоръ вдаль, задумчиво встряхиваетъ головой, тихо поворачивается и бжитъ обратно, смиренно, чувствуя себя виноватой, какъ бы стыдясь своего поведенія, и почти около недли ходитъ съ поджатымъ хвостомъ; и даже черезъ годъ посл этого, какъ бы ни травили ее на кайота, она только вскинетъ взглядомъ по направленію звря, не обнаруживая никакого волненія, какъ бы сказавъ себ: «Будетъ, довольно, знаю, что меня ожидаетъ».