Выбирая судьбу

Хилари открыла мне дверь. Выглядела она прекрасно. Смесь Генри Бендела, Парижа и самой Хилари. Само совершенство, а не женщина — из тех, кому другие женщины завидуют, зато мужчины побаиваются; не дай бог, испортишь прическу. Она проводила время с гомосексуалистами, женщинами и старыми друзьями. Все ее любовники были до неприличия молоды и привлекательны. Со временем почти все они перекочевывали в ранг друзей. Наверное, непросто любить Хилари. Я бы могла пожалеть ее, если бы только осмелилась. Жалость — то, о чем в отношении Хилари Прайс думаешь меньше всего. Скорее уж уважение. Нечто вроде того чувства, что внушала мне моя бабушка. Жесткие, напористые женщины подобного типа призывают к совершенству и вас — надо отдать им должное! Таковы женщины, которых друзья возносят на пьедестал: одной рукой они делают все для этих самых друзей, а другой — кастрируют своих мужчин и собственных сыновей.

Хилари являлась иконой стиля. Все, к чему бы она ни прикоснулась, приобретало степень совершенства: маникюр, дом, обеды, которые она готовила, работа и дружба. Но была другая Хилари, которая могла быть холодной и жестокой, однако эти качества она приберегала для тех, кто осмеливался разозлить ее. Мне еще ни разу не случалось вызвать ее гнев, чему я очень радовалась. Я-то была свидетелем тому, какой сокрушительной могла быть Хилари; воистину потрясающее и ужасное зрелище! Вероятно, мужчины чувствовали это, поэтому и держались от нее подальше.

Наши отношения с Хилари были далеки от той сентиментальной непринужденности, которой я могла наслаждаться в обществе Пэг или прочих подруг. Ни за что не стала бы ковырять при ней в зубах или выражаться, хотя и знаю кое-какие неприличные словечки. Не появилась бы я в доме Хилари в джинсах и поношенном свитере. Но с ней меня связывает нечто такое, что невозможно с другими. Они-то знали меня с детства, и когда мы собирались вместе, снова становились школьницами, словно не было этих долгих лет и наши отношения только начались. Однако с Хилари мы сдружились, будучи взрослыми женщинами, отсюда, наверное, и повышенные требования друг к другу. Кроме того, было невозможно представить, чтобы Хилари ходила в школу — разве что в костюмах от «Шанель» и с тщательно уложенными волосами. Неужели она могла бы играть в хоккей? В гостиной мадам де Севинье — пожалуйста. Но не на спортивной же площадке!

На разговоры у нас было часа полтора, пока не явится первый гость, и мы обсудили почти все, что хотели. Хилари заметила — кратко и едва ли не безразличным тоном, — что у нее новый любовник. Молодой немец по имени Рольф. Поэт, моложе нее и — по словам Хилари — «милое дитя». Его ожидали к обеду. Как и раньше, она жила одна, потому что так ей было удобнее. Вот бы мне так. Ее принцы мечты все умерли или сгинули, если вообще существовали. А мои принцы все еще дожидались своего часа. Ведь Крис, как бы я ни любила его, отнюдь не был принцем. И даже я это понимала.

Я не хотела говорить о Крисе, однако Хилари сама завела о нем речь, пока смешивала себе второй коктейль.

— Джиллиан, что суждено, то сбудется. Даже лучше — сбудется на твоих условиях. А если ничего не получится — как ни тяжело тебе будет, однако попытайся осознать, что ты немного потеряла. Не сомневаюсь, Крис — привлекательный парень, но вряд ли он тебе подходит. По правде говоря, я считаю, ты заслуживаешь большего. И Крис никогда не сможет дать то, что тебе действительно нужно. Он слишком похож на меня. Не верит в тот порядок вещей, в какой веришь ты. Однако какой бы ты ни выбрала путь, знай, что я всегда рядом и готова помочь или выслушать. Больше мне нечего сказать.

Слова Хилари меня тронули. Беспокоила мысль, что она думает, будто Крис для меня недостаточно хорош. Неправда, он достоин… я хотела, чтобы он был меня достоин, и не важно, сколько мне пришлось бы пережить. Я была готова лезть из кожи вон… лишь бы у нас все получилось.

Пока я об этом размышляла, Хилари подошла к книжной полке и вскоре вернулась с переплетенной в кожу и очень старой на вид книгой. Вещица в стиле Хилари или моей бабушки.

— Вот, прочитай. Тебе это может показаться банальным, но в этих словах немалая доля правды.

И она протянула мне книгу, раскрытую на первой странице, где твердым почерком коричневыми чернилами было написано:

Тот, кто вымаливает радость,
Погубит быстротечной жизни сладость.
Того, кто поцелуем счастье провожает,
Своей улыбкой вечность принимает.

Внизу вместо подписи стояла буква «Л» и дата.

— Он был первым мужчиной, с которым я спала, Джиллиан. На тридцать лет меня старше — а мне тогда было семнадцать. Величайший скрипач Европы, и я любила его так сильно, что думала, будто умру, когда он сказал мне, что теперь я большая девочка и он решил, что больше мне не нужен. Я хотела умереть, но не умерла. Никто никогда не умирает, и я поняла, что в этих стихах заключена правда. Они помогают мне жить.