Вторжение в рай

Бабур развернул свиток со списком последних назначений — солидный купец в ярко-голубом халате вперил в него выжидающий взгляд, но как раз в этот миг золоченый, с бархатным сиденьем трон, на котором восседал правитель, вдруг накренился набок. Бабур попытался выровняться, но в результате и он сам, и трон упали на пол. Воздух наполнился грохотом и треском, все вокруг задрожало. С потолка полетела плитка и куски лепнины.

В воздухе стояла горькая на вкус пыль. Бабур закашлялся, а когда попытался набрать воздуха, втянул в себя еще больше пыли. Глаз было не открыть. Он обхватил голову руками, чтоб ее не разбил какой-нибудь кусок лепнины, но спустя несколько мгновений толчки прекратились так же внезапно, как и начались. Слыша вокруг стоны, Бабур осторожно приподнял голову и слегка разлепил слезящиеся глаза. Хотя отделка повредилась и некоторые камни вывалились из гнезд, несущие стены и потолки Кок-Сарая выдержали землетрясение. Мастера Тимура строили на славу. Оглядевшись, он увидел, что Байсангар лежит без сознания: его ярко-зеленый, как подобало по должности, халат стал серым от пыли.

— Стража! — закричал Бабур, не зная, есть ли кому откликнуться на его зов, но почти сразу же послышался топот бегущих ног, и сквозь завесу клубящейся, медленно оседающей пыли он разглядел двоих воинов, что несли стражу в передней.

— Пошлите кого-нибудь за моим хакимом и соберите всех лекарей, кого можно. Великий визирь ранен — и не он один.

Бабур поднялся на ноги и приложил пальцы к жилке на шее, как часто делал на поле боя с ранеными соратниками. Да, Байсангар был жив — пульс, хоть и слабый, но равномерный, ощущался. Но лоб его вспухал, и наливался пурпуром здоровенный синяк. Потом визирь открыл глаза и, увидев над собой лицо Бабура, смутился.

— Это было землетрясение… Хаким сейчас придет.

Бабур оторвал полу своей туники, свернул и положил Байсангару на лоб.

— Мне надо на женскую половину, узнать, как там дела.

Вокруг него, в тронном зале, еще не совсем оправившиеся люди поднимались на ноги и помогали встать другим, но некоторые так и лежали неподвижно. Спотыкаясь об обломки кладки, Бабур выбежал из зала и устремился к широкому лестничному пролету, что вел наверх на женскую половину. Везде виднелись трещины и разломы, факелы и лампы попадали из ниш, — он отшвыривал их, торопясь, ногами, — но и здесь стены времен Тимура устояли.

Высокие двойные двери, заново посеребренные и инкрустированные бирюзой с тех пор, как юный Бабур и его люди выбили их, тоже держались, хотя каменная дверная рама над ними треснула, а часть плитки, которой был выложен потолок, осыпалась, усеяв пол яркими, как крылья бабочек, осколками. Слуг, которые должны были дежурить снаружи, не было и в помине, и Бабур, с разбегу налетая на дверь, успел подумать, что они ответят за свое небрежение.

Первым, что он увидел, ворвавшись внутрь, было лицо Махам. С рассыпавшимися по плечам волосами, она стояла в центре комнаты, где, не считая нескольких упавших предметов обстановки, разбросанной еды да разбитой глиняной посуды, все было цело. На руках она держала плачущего Хумаюна, но глаза были ясны и чисты.

— Ну видишь, Хумаюн? Говорила же я тебе, нечего тут бояться. Это просто глупый великан топнул ногой, чтобы нас позлить… Вот и отец пришел, как я и сказала.

Бабур поцеловал ее в лоб, забрал у нее Хумаюна, ощущая теплоту тела, которое сейчас, в три годика, уже не было младенчески пухленьким. Ореховые, совсем как у матери, глазки встретились с его взглядом. Малыш перестал плакать и улыбнулся.

— Насколько велик урон?

— Да уж не мал, повелитель. Многие дома и амбары разрушены: они были не такими крепкими, как Кок-Сарай. Около сотни человек погибло, а раненых так и вовсе человек триста.

На лице Байсангара, под огромным, сообразно его сану, тюрбаном, до сих пор были видны синяки, однако поправлялся он быстро.

— Восстановление оплатит казна — объяви об этом горожанам и организуй раздачу зерна с казенных складов всем нуждающимся. Близится зима, и мои подданные не должны голодать.

— Будет исполнено, повелитель.

Байсангар ушел, а Бабур остался один, в восьмиугольной позолоченной комнате, которую он использовал для приемов наедине. Ему повезло: обе его жены, Махам и Гульрух, и оба сына, Хумаюн и Камран, остались целы и невредимы. Ханзада безопасно пребывала в Кабуле вместе с Кутлуг-Нигор. Но то, что подобное случилось в самом начале его правления, было дурным знаком: на улицах и базарах толковали о том, что катастрофа произошла из-за присутствия в городе еретиков-персов.

Его невеселые раздумья прервал раздавшийся с высоты минарета, призывающий к молитве крик муэдзина. Сегодня была пятница, а в этот день он молился в Большой мечети вместе с народом. Это должно было понравиться подданным, а для него самого моление служило неким духовным бальзамом, в какой-то мере унимавшим его постоянную неудовлетворенность и беспокойство.