Вторжение в рай

Оглянувшись, Бабур увидел, что из-под Бирюзовых ворот выступила персидская конница. Выкрики были тут же подхвачены сотнями голосов: люди глумливо указывали пальцами на персов в их высоких, конических красных шапках, с которых позади свисали полосы алой ткани. Эти головные уборы свидетельствовали о том, что они не сунниты, как жители Самарканда и сам Бабур, а шииты, подобно их властелину, шаху Исмаилу.

Неважно, сказал себе Бабур, отвернувшись и снова устремив взгляд вперед. От персов он скоро избавится, и его подданные поймут, что ни их самих, ни их еретических верований опасаться нечего. Все бы ничего, но настроение ему подпортили, и выбросить из головы все эти крики и улюлюканье никак не получалось.

Так и не сбросив с сердца эту тяжесть, три часа спустя он в одиночестве стоял посреди тронного зала Кок-Сарая, рассматривая геометрический орнамент из ярко-синих, бирюзовых, белых и желтых изразцов, покрывавших стены и купол, который так восхитил его, когда он увидел его впервые. Бабур так ждал, так желал этого мгновения, но увы, радость торжественного возвращения была омрачена. Все окружающее великолепие тускнело, вытесненное перед его внутренним взором лицом Бабури. Ему следовало быть здесь, разделить с ним это торжество, пусть и с обычной иронией в голубых глазах. Но, с другой стороны, что бы он сейчас сказал? Опять завел бы свою песню о том, что Бабур сам себе не хозяин, раз правит от имени другого владыки? Пытаясь заглянуть в грядущее, он видел себя исполненным великой славы. Только вот чувствовал себя при этом, увы, бесконечно одиноким…

— Повелитель, тебя ждут.

Лицо Байсангара избороздили глубокие морщины. Это уже не был тот полный сил воин, много лет назад прискакавший в Фергану, чтобы передать ему кольцо Тимура. Бабур подумал, что, сделав его великим визирем, поступил правильно. Его долгая, верная служба, как в бою, так и в совете, заслужила такой награды, да и Махам порадовалась чести, оказанной ее отцу.

Испытывает ли Байсангар хоть когда-то чувство неудовлетворенности, порой одолевающее его? Не хочется ли ему иногда выехать лунной ночью в набег, чувствуя на лице холодное дуновение горного ветра? Или уснуть на жесткой земле под звездами, держа меч под рукой, не зная, что принесет следующий день, кроме того, что он будет трудным и полным опасностей? Бабур и сам понимал, что накатывавшая на него жажда деятельности нелепа, но спустя всего шесть недель после овладения Самаркандом он уже не находил себе места. То его тянуло в Кабул, убедиться, что там все в порядке, хоть там и был оставлен сильный гарнизон, то одолевало нетерпеливое стремление поскорее вернуть Фергану, которую теперь, после падения власти узбеков, растаскивали на куски местные вожди и военачальники, войска которых больше походили на разбойничьи шайки. Ему ничего не стоило разделаться с ними одним ударом, имей он возможность покинуть Самарканд, но сначала требовалось установить порядок в городе. Он созвал видных горожан, чтобы объявить им, как будет управляться Самарканд, и сейчас они ждали, несомненно, надеясь получить выгодные и необременительные должности.

Войдя в тронный зал, Бабур поднялся на помост, и его подданные, по знаку Байсангара, распростерлись ниц на мягких, богатых коврах, которых у бежавших узбеков не хватило времени прибрать с собой. Он машинально кивнул им, хотя голова его была занята другим. Персам к настоящему времени пора было бы убраться. Некоторые, впрочем, отбыли сразу после прочтения хутбы, провозглашающей Бабура владыкой, но тысяча всадников продолжала стоять лагерем на лугу, сразу за воротами Игольщиков, и с ними находился Хусейн, личный мулла самого шаха. Всякий раз, когда Бабур в разговоре с командиром персов, родичем Исмаила, поднимал вопрос об их уходе, ответ был один и тот же — он ожидает повеления шаха. Как только приказ будет получен, он и его люди уедут прочь.

Приказать им убраться Бабур не мог, но мог настаивать на том, чтобы те не показывались на улицах Самарканда. Враждебность населения по отношению к ним никуда не делась. Более того, надежды на то, что горожане благосклонно отнесутся к вести о признании им верховенства шаха, ибо обретут в его лице могущественного покровителя, не оправдались. Напротив, это породило всяческие слухи и подозрения: Бабуру уже несколько раз приходилось встречаться с влиятельными муллами и заверять их в том, что у шаха не было и нет намерений покушаться на их веру. Старый проводник из медресе, с лицом почти столь же белым, как и его одежды, зашел еще дальше, укоряя Бабура за то, что тот имеет дело с закоренелыми еретиками, и требовал их изгнания.

— Даже узбеки, при всей их дикости, исповедовали истинную веру… — заявил он.

«Даже узбеки»! Бабур и думать не мог, что когда-нибудь услышит подобные слова. Да, как бы то ни было, ему следовало найти способ избавиться от персов.

— Повелитель, — прервал его раздумья Байсангар. — Твои подданные ждут твою речь.