Второй сын

Она его не простит. Он все‐таки умер.

30 шагов

Гисла свернулась клубком, закрывая от всех ладонь, охраняя принесенную жертву, и тихо пела.

Сестры сидели с ней рядом. Они не смогли ее оставить, хоть им было страшно. Не смогли убежать от Храмовой горы, хоть были совершенно растеряны. Когда земля под Гислой начала содрогаться и по ее ногам побежали вверх волны ярости, женщины закричали. Но она молчала. Она все еще ничего не видела, а руна слепого бога у нее на ладони все еще истекала кровью. Она не смела остановить эту кровь. Хёду были нужны ее глаза.

Деревья дрогнули, качнулись листья, и бездонная чернота вмиг рассеялась. Но земля все тряслась, и боги ревели. Она моргнула, сама не своя от ужаса, и принялась снова обводить окровавленным пальцем руну, повторять имя Хёда.

– Хёди, Хёди, Хёди.

Но ее зрение оставалось с ней.

Она начала обводить кровью шрам от амулета на правой ладони, но дрожала так сильно, что ей пришлось стереть кровь и начать заново. Вместо тьмы она увидела свет. Вместо черной бесконечности ей явилась жестокая белая пустота.

– Я не вижу гору, – зарыдала она, поднимая глаза к перепуганным сестрам. Она не видела гору. Не видела Хёда.

* * *

Хёд приходил в себя постепенно. Сначала почувствовал, что страшно болит левая ступня и горит правое ухо. Потом в ноги впились тысячи пчел, а живот много раз подряд будто бы ухнул со скалы в пропасть. Кто‐то ударил его по спине хлестким прутом, и он вмиг лишился глаз Гислы. Его собственные глаза казались ему раскаленными угольками, которые вставили ему в череп. Потом запершило в горле, и он кашлянул, пытаясь его прочистить, глотнул облепившей губы пыли и чуть не задохнулся.

– Я боюсь его трогать, – сказал чей‐то голос.

Он вслушался в биение сердец незнакомцев и услышал в ответ лишь дробь собственной смерти. Дернувшись, изогнувшись всем телом, он отчаянно попытался вдохнуть, и тело в ответ исхитрилось наполнить легкие воздухом до краев.

– Мы решили, ты мертвый, – сказал один незнакомец.

– Что у него с глазами? – встревоженно спросил другой.

– С глазами у него то же, что и всегда. Это слепой Хёд.

– Что произошло? – прохрипел Хёд.

– Храм… рухнул.

Тогда он вспомнил Дагмара, стоявшего между колоннами храма.

– О нет.

– Да.

– Где Байр из Долфиса? – спросил он, стараясь не разрыдаться.

– Он здесь.

– А принцесса?

– Она тоже жива, слепой лучник.

– А что… с хранителями?

– Все погибли, – со вздохом отвечал незнакомец. – Погребены с северянами.

– И со своими рунами, – печально прибавил второй незнакомец, и Хёд закрыл горевшие огнем веки и снова скользнул в чернильную пропасть.

* * *

Они устроились на ночь на поляне, где умерла Дездемона, прижались друг к другу, словно кролики в норе. Гисла не спала. Она никогда не спала. Вместо сна она пела, одну колыбельную за другой, и молила Одина пощадить его сыновей.

Дочери не решались вернуться на гору и не могли идти в Долфис. Байр оставался на горе. Если он выживет, у Сейлока будет новый король. Если умрет… Сейлоку придет конец. И прятаться в Долфисе будет уже ни к чему.

Гисла пыталась снова отдать Хёду свои глаза, всю ночь обводя руну слепого бога, но зрение оставалось при ней, и в груди разрасталась черная тьма.

Обещай, что не сдашься.

Обещаю, что не сдамся сегодня.

И она не сдавалась. Перед самым рассветом она вновь напитала кровью звезду у себя на ладони, прижала ее ко лбу в последней попытке не утратить надежду и отыскала его. Живого.

* * *

Когда он снова очнулся, тепло ласково разлилось по его щекам, защекотало в носу. Он сидел на поляне, возле могилы матери, вместе с Арвином.

Смерть Бальдра была нужна. Она стала новым началом… она принесла с собой гибель богов и возвышение человека. Возвышение… женщины.

Солнце нежно грело кожу, и Хёд задрал подбородок повыше, подставил его под теплые лучи. Арвин молча ел ягоды и довольно причмокивал.

Тебе нельзя оставаться здесь, Хёд. Когда меня не станет… ты должен уйти. Чтобы спасти Сейлок.

Хёд вслушался в окружавшие его звуки. Он пришел в себя и оказался на Храмовой горе.

Арвин умер. Хранители умерли. Но Банрууд был еще жив. Он слышал, как сердце короля бьется в стенах его замка.

Вокруг Хёда сновали какие‐то люди. Ему под голову сунули свернутый балахон. Он похлопал по земле, ища посох, и понял, что тот так и лежит у него под спиной.

Он перекатился на бок, радуясь, что конечности ему повинуются, и застонал от того, что по телу разлилась сильная боль.

Стало еще теплее, и он поднял лицо к небу, стараясь угадать час. Было утро. Он провел ладонью по лбу и нашел источник самой жгучей своей боли. Коса оставалась нетронутой, но череп весь пульсировал, горел, тлел. Всюду вокруг пахло смертью, и, хотя от этого запаха его мутило, он все же отметил, что снова все чувствует.