Второй меч

Я долго шел пешком. «И как же, дорогой друг, это соотносится с твоим намерением – в этот особенный день по возможности только ехать? Ох уж эти твои замыслы!» – «Да, ох уж эти мои замыслы, часть этой моей извечной поспешности и преждевременности. Потому что вот этот самый план взял да и перечеркнул все мои замыслы».

Я долго даже не осознавал, что куда-то иду, меня даже не волновало направление. Единственное, что сопровождало меня в течение следующего часа, молотком стучало в голове, как мировая мудрость, была строфа из детской песенки, которую я полагал давно забытой: «Шляпка, моя шляпка, она с тремя углами, была бы не с тремя, была бы мне не шляпка, была бы не моя». А потом вдруг мне вспомнились «Мысли» Блёза Паскаля, фрагмент относительно «четырехугольных шляп» адвокатов.

Шел я многими дорогами, улицами, предместьями (прежде это были деревни), все больше по тротуарам, редко просто по обочине, когда никакого тротуара не было, там, где один населенный пункт перетекал в другой. По моему представлению, я все время двигался вдоль дорог, не огибая углы домов и не плутая по площадям, действительно вдали от жилья, по краю единственного междугородного шоссе, которое своими асфальтовыми волнами несло меня от одной неопределенности к другой. Пока я так шел, ни со мной, ни с этой неопределенностью, за которую я так цеплялся, ничего не происходило, а исполнялось то, что суждено было тому или иному. Исходя из этого, я пришел к выводу, что этим моим движением, особенно тем, как я шел, я подавал пример тем, кто ехал в машинах. Это мое движение-самого-по-себе-куда-то по воображаемому шоссе – не вижу, что могло бы противоречить такому представлению – могло бы передаться тем, кто вчетвером, а то и больше, ехал за автомобильными стеклами, если не здесь и сейчас, то одним прекрасным днем это невозмутимое шествие-самого-по-себе-куда-то-там, к цели или без всякой цели – они бы могли поступить так же. Как у него хлопают и развеваются на ветру брюки. Как надувается и развевается его белая рубашка. «Жалко только, – это я снова сказал себе, – что мое одеяние странника – не выходной костюм моего деда или не одеяние, вместе с круглой шляпой, в котором когда-то плотники странствовали через весь континент с севера на юг».

Когда же мне в какой-то момент удалось бросить взгляд в одну из машин, я понял, что вид идущего пассажира лишь отпугивает. В застывших глазах не было ни намека на желание вот так же пуститься в путь. Когда же я оглядел себя наконец – «что бы ни случилось, иди дальше, не выходи из роли!» – я заметил, что на ногах у меня совершенно разные носки. «Ну и что: это часть игры. Мститель в разных носках». И как смотрелся со спины такой идущий вдоль большой дороги? Он вовсе не представлялся мечтателем: машина, маленькая, обогнала меня, остановилась на обочине, там, где я ее себе воображал, и очень пожилой господин предложил мне через полуоткрытое окно звонким голосом филантропа сесть к нему в машину. И каково же было его сожаление, когда он получил отказ, какое разочарование читалось у него в глазах: это был последний раз, когда он предложил постороннему подвезти его, да чтоб он еще когда-нибудь, да он вообще теперь никому ничего…

Довольно, что касается меня, хватит и мне таких странствий: «Это в последний раз!» И вот что самое особенное в этом решении «это в последний раз»: во время этого шествия, прямо посреди него (но разве это не означало с начала и до конца «посреди него»? – Только не умничай! – Никто и не умничает) – так вот, прямо посреди этого шествия меня обуял вдруг такой дикий, свирепый голод, «голод», когда вокруг и приткнуться-то некуда, не говоря уж о чем-то съедобном, голод, который завелся и проистекал не из живота и не из ниже расположенных внутренностей, но сверху, из лобной доли мозга – толстовский налобник тут ни при чем – из-под черепа, голод, раздирающий на части и ничем не утолимый. И с каждым шагом, все больше и дальше, меня жег этот голод и гнал, вынуждая двигаться куда-то очень прицельно, не то чтобы к определенной цели, но в определенном направлении, в определенное место.

На ближайшем такси – при случае я бы зафрахтовал такси-вертолет – я направился в сторону Пор-Руаяль-де-Шан, покинутого монастыря и его руин, где в лесистой и болотистой долине, как тогда, так и сейчас расположенной на юго-западе Иль-де-Франс, провел свои детские и школьные годы Блёз Паскаль (а вслед за ним Жан Расин). Прежде я бывал в этом месте каждый год и всегда в мае.

Давненько не бывал я в Пор-Руаяль-де-Шан. И как раз нынче май, первая неделя, самый подходящий день. Мне всегда было здесь хорошо, особенно нравилась дорога, долгий путь через ручьи и плато, и больше всего нравилось сюда возвращаться снова и снова, в последний раз «и еще один последний раз». На этот раз я изголодался по паскалевским местам в Пор-Руаяль.