Второй фронт

А как только смолкли пушки, сразу же из-за бугра, на котором темнели остатки сожженной деревни, тремя колоннами выползли танки с крестами, и, на ходу развернувшись, стреляя ринулись на наши окопы. Их было больше пятидесяти. Девять советских танков открыли огонь одновременно и подбили несколько машин. Остальные, обходя вспыхнувшие машины, мчались вперед.

Вот уже они, утюжа брустверы, прошли через первые окопы. И тут сразу вспыхнуло несколько машин, подожженных смельчаками с бутылками. Другие танки шли на той же скорости. И еще не успели они дойти до новых окопов, как одновременно с КВ ударила наша батарея. До десятка передних машин вспыхнули. Задние замедлили ход, развернулись, стали уходить. Тогда вдогонку бросились КВ. Обходя наши окопы, они переползли речку, круша уходящие машины врага, и тут попали под губительный огонь двух тяжелых батарей, выдвинутых на открытую позицию. Четыре наши машины загорелись. У двух перебили гусеницы, они завертелись на месте и все же приладились стрелять.

У трех машин снарядами заклинило башни. Они поворачивались, но вели огонь по батареям. Один танк, стреляя, стремительно бросился на ближнюю батарею, раздавил одну пушку, но тут же взорвался.

Уходившие немецкие танки вдруг развернулись и, обходя слева горящие машины, снова устремились к нашим окопам. За ними с громким криком, стрекоча автоматами, бросилась пехота.

Как раз в это время слева мелким овражком вышли три КВ, отремонтированные рабочими Ленинского завода, и ударили во фланг танковой колонне.

Немецкие танки замешкались, потом развернулись и сосредоточили огонь на трех КВ. Но их снаряды отскакивали от брони КВ. Снаряды же наших тяжелых танков пробивали немецкие почти насквозь.

До десятка танков с крестами вспыхнули ярким пламенем. Остальные развернулись и пошли обратно. Преследуя их, наши машины вышли из овражка, стреляя вслед, и попали под огонь тех же тяжелых батарей. Сразу один танк был подбит и загорелся, у другого заклинило башню.

Танк Егора бил по батарее врага, пятясь к лощине. Страшный удар оглушил его и сорвал с сиденья… Очнувшись, он увидел над головой синее небо, явственно услышал грохот боя и понял, что с танка сорвало орудийную башню. Он огляделся и оцепенел. Заряжающий сидел без головы, а в луже крови лежали чьи-то ноги…

Егор ощупал себя и понял, что он уцелел. Сразу к нему вернулись силы. Выбравшись из танка через нижний люк, он приполз в овражек, огляделся и, пригнувшись, побежал по танковой колее к лесу… Там его остановили бойцы и привели к штабу, где в траве спали его товарищи.

В этот миг из блиндажа выскочил командир и закричал:

— Все в ружье! Все на оборону!

— А как же нам? — вскочил Подкопаев. — Мы же должны ремонтировать танки.

— Немедленно прорывайтесь к шоссе. Нет больше у нас ни одного танка. Нет больше для вас работы. Немцы обходят дивизию…

Подкопаев, увидев окровавленного Егора, схватил его за плечи:

— Жив? Уцелел?

— Вроде бы… — все еще не осознавая случившегося, сказал Егор.

Рабочие втащили его в кабину полуторки, сами вскочили в кузов. Подкопаев сел за руль, и машина, развернувшись, помчалась к шоссе…

Глава третья

1

В тот ясный, солнечный день, оглушенные вестью о войне, Клейменовы вернулись домой, забыв на косогоре и пиво, и корзинку с провизией.

Гаврила Никонович, стараясь подать домашним пример мужества и самообладания, сказал: «Нечего киснуть! Коль беда — надо взять себя в руки…» — и на попутной машине уехал на завод.

Остальные ходили как неприкаянные, не находя себе места…

Дед Никон, закрывшись в сарае, долго курил и кашлял. Потом, сердито кряхтя, стал чинить рассохшуюся после дождя тачку, которая никому не была нужна.

Следом за ним немного опомнились Варвара Семеновна и бабка Ульяна. Взялись хлопотать на кухне, но из рук все валилось…

С большим опозданием разогрели щи, достали из духовки забытого там пережарившегося линя. Охая и вздыхая, собрали обед на террасе. Но за стол никто не садился.

Дед по-прежнему сердито стучал в сарае, Зинаида, достав из почтового ящика вместе с газетами долгожданное письмо от Николая, закрылась в своей комнате…

Ольга, напоив малышей козьим молоком, посадила их на ковер, обложила игрушками, а сама бросилась на тахту и, еле сдерживая рыдания, уткнулась лицом в подушку…

Даже Федька, проходя по двору, со злостью пнул в кусты любимый мяч и, забравшись на поветь, притих, по-своему думая о случившемся…

Рыжий соседский щенок, забежавший во двор, как обычно, и ничего не найдя в корыте для поросенка, пожевал травы и вдруг, подняв вверх морду, жалобно завыл.

— Кыш! Кыш, окаянный! — закричала в окно надтреснутым голосом бабка. — Ишо тебя не хватало тут… Пошел! Пошел отседа…

— Федьш-ка! — послышался густой, сильный голос матери. — Прогони собаку и зови всех обедать!

— Сейчас! — отозвался Федька и бросился выполнять поручение…

За обедом все понуро молчали. Ели как бы нехотя, старались не глядеть друг на друга и быстро разошлись по своим углам.

Зинаида опять закрылась в своей комнате и тихо плакала над письмом Николая, перечитывая в десятый раз особенно поразившие ее строки: