Второй Фаэтон: восемь часов до смерти

– В-четвёртых, мы независимо определяем свои задачи, и никто не даёт нам указаний, что делать в первую очередь, а что потом. И в-пятых, мы действительно сохраняем полную открытость своей работы, – Любарский особенно подчеркнул слова «независимо» и «действительно», – и никакая информация, добытая нами, не засекречивается правительством. Это, пожалуй, главное условие.

– Вот последних двух условий я как раз таки не уполномочен обещать, – ответил Хокинс. – При них, собственно говоря, теряется весь смысл работы на правительство. Учтите, что в реальности засекречиваемая информация будет составлять ничтожную долю от всей добываемой вами. Может быть, её не будет вовсе. Но мы должны оставить за собой право налагать вето на публикацию тех сведений, разглашение которых, по нашему мнению, может представлять угрозу безопасности и национальным интересам Соединённых Штатов. А также заказывать у вас приоритетное выполнение некоторых исследований.

– А что, безопасность человечества и спасение как можно большего числа людей могут угрожать безопасности и национальным интересам Соединённых Штатов? – ехидно спросил Любарский.

– Ох, мистер Любарский, вы хоть и говорите, что не интересуетесь политикой, но при вашем уме вы просто не можете в ней не разбираться. Отдельные правительства, да и корпорации, о которых я уже говорил, могут попытаться использовать те или иные сведения для шантажа правительства Соединённых Штатов. Да что там «могут»! Это уже происходит. Я привёл вам последние примеры, из-за которых, собственно, я сейчас здесь. А вряд ли вы сможете отрицать, что выполнение требований, исторгнутых у правительства США путём запугивания, может помешать его мероприятиям по спасению людей. Вы же прекрасно понимаете, что дело не в самой информации, а в том, кто и для каких целей её использует. Информация – такое же оружие, в добрых руках оно направляется на борьбу со злом, а в злых руках творит зло.

– И вы утверждаете, что цензоры вашего ведомства настолько грамотны и сведущи в естественных науках, что не засекретят случайно, заодно с чем-то опасным для ваших национальных интересов, информацию, оперативно требующуюся всему научному сообществу мира для предупреждения конкретных людей в случаях конкретных катастроф? – опять усмехнулся Любарский.

– Мистер Любарский, главным, как вы выразились, цензором, буду я сам, – веско заявил Хокинс. – Надеюсь, мою компетенцию в естественных науках и мою способность разобраться в угрозах жизням людей от землетрясений и вулканических извержений вы не ставите под сомнение? Вот и отлично. А кстати, позвольте вас спросить, мистер Любарский, почему вы до сих пор говорите: «ваше правительство», «ваши национальные интересы»? Разве за девять месяцев пребывания здесь Соединённые Штаты ещё не стали также и вашей страной, а её правительство – и вашим правительством тоже?

– Формально – нет, я живу здесь по визе, которую время от времени, к счастью, продляют.

– О, я забыл упомянуть! Вам и всем работающим с вами иностранцам, которые пока её не имеют, немедленно выдадут грин-карту с перспективой получения, законным порядком, гражданства США. А вы, кстати, в курсе, что на родине вас объявили шпионом и завели на вас уголовное дело о государственной измене?

– Как это ни удивительно для вас, я достаточно информирован об этом. Я вообще в курсе многого, что происходит на моей родине. Наверное, я действительно шпион, – со смешком ответил Любарский. – Вопрос о получении мною гражданства США лично для меня не принципиален. Я не стану переходить на службу к вам лишь для того, чтобы его получить. Ну, а с коллегами я переговорю. Но мне нужно время. Я не стану торопиться давать вам окончательный ответ, даже если он будет отрицательным. Учтите, что я веду напряжённую работу, поэтому выяснить, что подумают коллеги о вашем предложении, для меня не является приоритетом.

При первой возможности Любарский собрал всех наличествующих на данный момент в Баффало сотрудников Лаборатории (группа на «Дип Иксплорер» продолжала плавание, но исследователи новых вулканов уже вернулись) и сообщил им о предложении NGA. Как он и ожидал, предложение было встречено единодушным отрицанием. Особенно возмущала перспектива цензуры их рассылок и публикаций. Один Бруно Вайнштейн внёс диссонанс в общее мнение:

– Коллеги, а я лично не вижу никаких препятствий для принятия предложения доктора Хокинса.

– Как так? – вскинулись буквально все.