Вторая жизнь

- Эго те абсольво а пеккатис туис *, - поспешно произнес аббат трафаретную фразу - ему пора было уходить. Странный, полный неожиданностей, выпал день. Стоило над многим подумать и пока не спешить к епископу.

Доминак ушел. Рабелиус осмотрел церковь и прикрыл за собой дверь. Перед входом он увидел девушку, худенькую, с испуганными глазами. Видно, она стеснялась своего старенького платья и никак не могла решиться войти в церковь.

Аббат подошел ближе и внимательно посмотрел ем в лицо.

- Вы на исповедь?

* Отпускаю тебе грехи твои.

- Да, - ответила девушка потупившись.

- Идите за мной.

Вернувшись в церковь, аббат открыл боковую дверь. Тут была небольшая комната с диваном и несколькими стульями. Из высокого окна свет косо падал на дверь, дальше стоял полумрак. В углу высилось черное распятие - Христос страдальчески смотрел, свесив голову в терновом венце.

Рабелиус хорошо знал, что многие женщины Атлансдама считают его красавцем. Иные настойчиво добивались исповеди не возле алтаря, и он принимал их в этой комнате...

- Как тебя зовут? - спросил аббат.

- Эрика Зильтон, - ответила девушка, прячась в темноту. Аббат показал ей на диван.

- Рассказывай.

Она говорила сбивчиво, еле сдерживаясь, чтобы не расплакаться.

- Мне нет счастья... в жизни. Люди говорят, что на мне великий грех. Я воскрешена на горе...

- Молитву читай, - глухо сказал Рабелиус.

Она встала, обратилась лицом к распятию, зашептала что-то, потом умолкла, через плечо осторожно взглянув на аббата.

- Твое тело было в морге? - спросил он приближаясь.

- Да, так говорят... Мне тяжело жить...

- Разденься, я должен освятить...

Девушка вздрогнула, повернулась, прижимая руки к груди, сделала шаг назад, к распятию.

- Так надо, - сурово и глухо сказал он. - Быстрее.

Эрика осторожно снимала платье, опасаясь, что оно расползется в руках.

- Все, все снимай! - торопил абюат и жестом руки показал Эрике место - против окна. Теплый солнечный луч уперся в грудь девушки, скользнул вниз, к ногам. Свет слепил ее, и она не видела лица аббата. Впереди стояло что-то черное, страшное.

- Где ты живешь? - спросил он.

- Нигде. У меня нет работы,

Аббат молча перекрестил ее.

- Можешь одеваться. Не хочешь ли ты стать монахиней?

- Мне все равно...

- Все равно - это плохо. Надо желать. Святая пища обновит твою кровь и тело. Завтра я буду говорить проповедь, и ты при всех верующих здесь, в церкви, проклянешь сатану в образе русского профессора.

Эрика отшатнулась в угол.

- Нет, нет! Ни за что... Он - единственный человек, который делал для меня добро!

- Сумасшедшая, - аббат отвернулся. - Уходи.

В ГОРАХ ЮЖНЕЕ АТДАНСДАМА

Макс, никогда не унывающий Макс, сегодня был крайне озабочен, подавлен чем-то. Когда Галактионов ехал после пяти к себе на квартиру, он не выдержал и спросил:

- Что случилось, Макс? Не отделывайтесь шутливым ответом - у вас это не получится. Говорите правду.

- Да, пожалуй... - шофер поморщился, вздохнул. - Не до шуток. И вообще, кажется, у нас с вами не было повода для шуток.

- Я хотел сказать, чтобы вы не отделывались ничего не значащим ответом. Не поверю.

В машине можно было говорить о чем угодно без боязни, что услышат. И Макс рассказал:

- Отцу Мэй и его товарищам - нашим товарищам, угрожает серьезная опасность. Мне поручили предупредить их быть осторожными, не давать повода для пересмотра приговора. Это трудное дело. До лагеря сто километров. Дорога каждая минута...

- Вам нужна машина?

- Да. Но я не могу воспользоваться этой: вы не должны быть причастны даже косвенно к этому делу. Мне нужна такая машина, которую можно бросить без сожаления, если потребуется. Но и не это самое трудное. Машину мне дадут... Чертовски трудно проникнуть в лагерь. У меня к вам, Даниил Романович, одна просьба: если меня завтра не окажется на работе, поставьте об этом в известность директора.

- И это все, что я должен сделать?

- Нет. Еще вы должны как можно резче говорить обо мне, возмущаться моей недисциплинированностью, - сказал Макс.

С минуту Даниил Романович с грустью размышлял о том, что до сих пор в этой стране все его хорошие устремления приносили, кажется, только вред. Его опыты, очень удачные с чисто научной точки зрения, обернулись новым горем для Эрики Зильтон, вызвали раздор в институте, обрадовали только шайку Кайзера. И ничем нельзя помочь отцу Мэй и его товарищам. Он не имеет права вмешиваться в это дело. А слова сочувствия, добрые пожелания таким людям, как Макс, пожалуй, не нужны.

- Мне непонятно, почему вы скрываете от Мэй, где ее отец.

- Мы поступаем правильно, - нахмурился Макс. - Вы немножко знаете Юв Мэй и совершенно не знаете Изабеллу Барке. Если бы ей стало известно, где ее отец, - о! я уверен, ничто не остановило бы ее, чтобы встретиться с ним, повидать его. Нет, это кончилось бы плохо и для Августа и для нее. А так она думает, что отец скрылся за границей, и верит, что он вернется. Это не мешает ей работать.

- Но имя Барке может появиться в газетах, - высказал предположение Галактионов.

- Никогда. Из-за боязни, что это вызовет возмущение. Они постараются покончить с ним втайне. И сейчас назревает такая опасность.