Вступление

   - Ага, дела. Я когда с Яшей стала ходить, она меня возненавидела прям. И ведь старая уже, а туда же! К родителям моим бегала, требовала, чтоб Машку мою забрали в детдом. Сука. Так что я посмотрела-посмотрела... Напросилась у дядь Коли в магазинчик продавщицей на лето. Ну и нос-то ей утерла. Теперь слово против не скажет. Боится, бросит он ее.

   - Кино просто. А бросит, думаешь?

   Наташа поставила на стол пустую чашку, потянулась, полосатя тонкие руки солнцем. Глянула в сторону спальни, где полупустая бутылка притулилась у ножки кровати.

   - Не-а, не бросит. Любит. Я ж вижу.

   - Как у вас тут.

   - Как везде, наверное. Давай коньяку, а? Еще кофе и с коньячком?

   - Не хватит?

   - А что, надоела уже?

   Витька посмотрел на голые локти, смявшие край скатерти, на прикрытую с одной стороны спутанным хвостом волос грудь. И снова свирепо захотел к мужчинам, в мужское, без женщин и того страшного, что за этой нежной кожей, которую мучила жизнь, вон растяжки через живот и шрам в уголке губ, а над запястьем еще один.

   - Не надоела. Просто...

   - Тащи коньяк. И расскажешь, как обещал.

   В буфете нашлась початая пачка старого печенья и джем в пузатой баночке. Наташа разложила на блюдце кругляши с кровавыми нашлепками. Витька смотрел. Вспомнил снег, на котором - красные пятна ночной драки. Думал, а что говорить ей? И рассказал коротко, неохотно. О том, как работал себе и работал. И вдруг стал снимать странные фотографии. Как на выставке, украденной у него Сеницким, побывал и как после подрались, и он бежал, уехал. Думать, что дальше. Про змею, которая оживает и говорит с ним, не стал рассказывать.

   - И что, так сильно снимаешь теперь? Мне-то еще ничего не показал. Даже меня.

   - Понимаешь, мне кажется, ушло это все. Подразнило и ушло. Снимаю и нет того, что там чувствовал. Страшно мне. Даже смотреть страшно, что получилось.

   - Ну, чего бояться. Если твои картинки в метро висят, сам говоришь, то ты крутой фотограф.

   - Пойми, не в метро дело и не в картинках. Дело в том, что оно, все это - большое оказалось. Такое большое, огромное, бля! Рот раскрыл, а откусить боюсь, чтоб не подавиться! И назад уже не могу. Болтаюсь между небом и землей, не знаю, что дальше-то.

   - Угу, типа, кризис. Не дура, книжки читала.

   - А я дурак. Потому что запутался.

   - Тогда наливай по последней и пьем. А оно все само по местам встанет.

   - Думаешь встанет?

   Наташа выпила, кинула в рот печенье. Стряхнула с колена крошки. Медленно повернулась вдоль диванчика, укладываясь, вытягивая на спинку длинную ногу. Волосы свесились на домотканый половичок.

   - А хер знает. Вон у тебя же встало...

   - Тьфу ты... Я с тобой по-серьезному. Сама же просила!

   - Ты иди сюда, а потом дорасскажешь. Я после одеваться буду, а ты рассказывать. О кризисах своих. Иди...

  

   ...У черного зева пещеры Витька остановился, тяжело дыша, вытирал в углу рта слюну, размазывая по пальцам рыжую пыль. Боялся идти, один. Помнил, как оглянулась быстро, так быстро, что не увидел, чье лицо у нее, - и канула во влажную темноту. Из которой тяжко бились вздохи, огромные, широкие, будто заполняющие все пространство. Доходили до края, где свет, и мягко толкали в грудь, заставляя оступаться на острых камнях. Камни впивались в босые ноги и боль отдавалась в голове и в локтях.

   Между вздохами из пещеры - шорох ссыпаемой шагами земли, иногда плеск и редко, уколом в висок и ухо - тонкий вскрик, как из страшного детского сна о раненом степном зайце, - сосед взял на охоту и долго Витьке снились плотные заячьи лапы в мужском кулаке и живые еще черные глаза, упертые в глину тропинки. Вскрики держали его на пороге, кололи в грудь, где сердце. И ему было страшно, что пришел страх оттуда, из глубины, пришел и держит, не давая войти. И правильно! Не надо туда, где кричат так, в черной живой глубине, нельзя туда. Наверное, не надо...

   Поднял измазанную в глине руку, и под следующий вскрик прижал к лицу, прикусил больно, до кислого запаха крови. Чтоб защитить нос от такого же, что поднимался из черноты навстречу, обволакивая потное лицо. Надо - туда. Куда нельзя, куда - не ходят. Из-за таких криков и этого запаха... Надо!

   И понял - не сможет. Мысли, маленькие ласковые, гладили голову, затыкая мягкими пальчиками уши - потом сможет, не сейчас, не готов, потом-потом, когда-нибудь...

   Внутри все рвалось, будто растаскивая его надвое, - страх кричащий о том, что нельзя туда, надо уйти! И страх, что никогда больше не попадет сюда, - потому надо туда, в глубину! Один шаг, один только! Сделать его, перейти границу, оставить свет и в темноту. Во влажное, дышащее...

   Нагибаясь медленно, схватился рукой за будто мертвое колено, - поднять и переставить, вялую, как чужую ногу, из света в темноту, сделать шаг, один всего и качнуться вперед, чтоб уж второй шаг... Не упасть бы, нельзя падать...