Встревоженные тугаи

Спустился вниз, постоял возле верблюда, прошел к летней курилке, и, увидев, что в ней пусто, решил здесь подождать возвращения майора. Он курил сигарету за сигаретой, не поднимая головы, будто с большим вниманием рассматривая носки запыленных кирзовых сапог, и вовсе не слышал, как подошла к нему Тамара Васильевна. Вздрогнул, когда она спросила:

– Что, Миша, один грустишь?

– Да так…

– Так ничего не бывает, – сказала она и присела рядом. – Я, в общем-то, к тебе шла. Книгу тебе несла. «Пограничная тишина». Сборник рассказов многих авторов. Любопытные есть рассказы. Хотела Контаровича, да Игорь, майор Антонов, – поправилась она, – сказал, что ты из писем ветеранов многое об истории границы узнаешь, вот современную и выбрала. Воениздат выпустил.

Подала книгу. Он взял ее, не поднимая головы.

– Спасибо.

– Что с тобой, Миша? Не дома ли что случилось?

– Нет.

– А ты мне в столовой в первый день так и не рассказал о родителях своих. Может, сейчас…

– Рабочие они. Отец – столяр. В «Бюро добрых услуг». Мать – на швейной фабрике.

И замолчал. Достал очередную сигарету и закурил.

– Стало быть, здесь, на заставе, что-то произошло? Пойдем-ка ко мне, расскажешь все. Зачем в себе грусть или обиду носить? Пойдем-пойдем, – настойчиво позвала Рублева Тамара Васильевна и встала.

Рублев сунул книгу под мышку, нехотя поднялся и, ссутулившись, пошел следом за ней.

Пробыл у нее пару часов. Пил чай, рассказывал о зажигалке, о родителях, о себе и снова о зажигалке. С обидой повторял, что ему не поверили, хотя он говорил правду. Тамара Васильевна угощала его печеньем, конфетами, вареньем, слушала исповедь, стараясь не перебивать, лишь время от времени задавала вопросы по-матерински мягко, заботливо. А потом поднялась.

– Пора тебе, Миша. Скоро боевой расчет. А на него, ты же знаешь, опаздывать нельзя. И не отчаивайся. Все встанет на свои места. Но от тебя многое будет зависеть. Очень многое. И вот, по-моему, что тебе необходимо понять: командиры строги, даже безжалостны бывают не оттого, что у них черствые сердца. Ответственность большая. Граница! Не имеют они права ни себе, ни тем, кто им подчинен, послабления давать. Дома ты мог делать, что хотел, а здесь жизнь другая. И с товарищами проще веди себя. Кичиться будешь, останешься без друзей. А без них нельзя. Ну, иди-иди, Миша, а то опоздаешь.

Вышел он от Тамары Васильевна успокоенным, но чем ближе подходил к казарме, настроение менялось. Вспомнилась угроза Акимова: «Ох, если найдем…» – и слова Кириллова: «А я с ним из одной тарелки хлеб брал…» – вспомнил осуждающие, гневные взгляды сослуживцев и поежился.

В помещение не пошел. Снова сел в курилке и принялся перелистывать книгу, не вчитываясь в текст, не обращая внимание даже на иллюстрации. Все думал с тоской: «Не верят. И Тамара Васильевна только пожалела, а не поверила. Если бы поверила, пошла на заставу, замолвила бы словечко». Рублев, думая так, не мог знать, что Тамара Васильевна хотела пойти к Ярмышеву, поговорить с ним, но сдержала себя. Не могла она, жена начальника заставы, перешагивать определенные рамки. Единственно, что она могла сделать – рассказать мужу о разговоре с Рублевым, а потом, во время занятий, поговорить с Бошаковым и Нечетом.

Грустные мысли Рублева прервал Бошаков:

– Рублев, на боевой расчет!

Встал молча, посмотрел на калитку с надеждой, не отворится ли она, но не отворилась – не возвратился еще майор Антонов. Прошел в казарму и встал в строй в пыльных сапогах.

– А ну, марш чистить! И живо! – построжился старшина Голубев, осматривавший строй пред тем, как доложить старшему лейтенанту, что застава на боевой расчет построена.

Молча вышел Рублев и направился к крыльцу, возле которого было оборудовано место для чистки сапог. Ссутулился, чувствуя на себе презрительные взгляды солдат. Сапоги почистил быстро, но в строй не поспешил. Остался стоять, устремив неподвижный взгляд на сопку, где облитые горячими солнечными лучами деревья окружали обелиск, словно часовые у знамени. Вздохнул тяжело, услышав сердитый голос старшины:

– Рублев! Где ты пропал? В строй!

Слышал, но не понимал, что говорил об обстановке на участке заставы старший лейтенант Ярмышев, машинально отозвался, когда была названа его фамилия, а затем время службы: часовым заставы с двенадцати часов.

Прошел, после боевого расчета, в курилку. Ждать прихода майора. Сидел один. Никто к нему не подходил. Не хотели. Вот и пустовала курилка, обычно всегда говорливая, либо веселая, либо озабоченная, судя по обстановке. И майор не возвращался.

В одиннадцать часов поднялся и прошел в Ленинскую комнату, зная, что она в это время обычно пуста. Кто лег поспать часок-другой перед выходом в наряд, кто уже собирается на службу, проверяет оружие, телефонные трубки, следовые фонари, рации. Прошел мимо дежурки торопливо. Дверь в Ленинскую комнату закрыл. Сел на то место, на котором всего пару дней назад читал письма ветеранов. Вспомнил о толстом поваре, которого по ошибке выкрали вместо генерала, грустно усмехнулся: «Герои…»