Встреча выпускников

— Ну, это, конечно же, правда. Ничто не может извинить преднамеренную фальсификацию.

— В преднамеренной фальсификации нет никакого смысла, — сказала экономка. — Что на этом можно выиграть?

— Но такое делалось довольно часто, — сказала мисс Хилльярд. — Чтобы взять верх в споре. Или из-за амбиций.

— Амбиций к чему? — вскричала мисс Лидгейт. — Какое удовлетворение можно получить от репутации, которая, как ты знаешь, незаслуженна? Это же ужасно.

Ее невинное огорчение сделало обстановку ещё более мрачной.

— Как насчёт поддельных декреталий … Чаттертон… Оссиан… Генри Айрлэнд… эти недавние памфлеты девятнадцатого века…?

— Я знаю, — озадаченно сказала мисс Лидгейт. — Я знаю, что люди так поступают. Но почему? Они должны быть безумными.

— В том же самом романе, — сказала декан, — некто сознательно фальсифицирует результат, — я имею в виду позднее, — чтобы получить работу. И человек, который сделал первоначальную ошибку, узнаёт об этом. Но он ничего не говорит, потому что тот, другой человек, очень нуждается, на его попечении жена и дети.

— Ох уж эти жёны и дети! — сказал Питер.

— А автор это одобряет? — поинтересовалась директриса.

— Ну, — сказала декан, — здесь книга заканчивается, таким образом, полагаю, что одобряет.

— Но кто-либо из присутствующих это одобряет? Ложное утверждение опубликовано, а человек, который мог исправить дело, попустительствует этому из благотворительных соображений. Кто-нибудь здесь поступил бы так? У вас был такой прецедент, мисс Бартон, — естественно, без упоминания имён?

— Конечно, так поступать нельзя, — сказала мисс Бартон, — даже ради десяти жён и пятидесяти детей.

— Даже ради Соломона и всех его жён и наложниц? Я поздравляю вас, мисс Бартон, с такой прекрасной неженской позицией. Что же, никто не скажет доброго слова в защиту женщин и детей?

(«Я знала, что он собирается быть вредным!» — подумала Харриет.)

— Вам бы хотелось его услышать, не правда ли? — сказала мисс Хилльярд.

— Вы поставили нас в затруднительное положение, — сказала декан. — Если мы скажем это, вы сможете указать, что женственность не позволяет нам быть настоящими учёными, а если не скажем, — сможете утверждать, что наука делает нас неженственными.

— Поскольку я в любом случае оказываюсь мерзким типом, — заметил Уимзи, — у вас нет никаких причин не говорить правду.

— Правда в том, — сказала миссис Гудвин, — что никто не может защитить непростительное.

— Так или иначе, это звучит как весьма искусственная ситуация, — оживленно заявила мисс Аллисон. — Такое происходит очень редко, а если и происходит…

— О, такое происходит, — сказала мисс де Вайн. — Произошло. Это случилось со мной. Я не против того, чтобы рассказать вам, естественно без имён. Когда я была в колледже Фламборо, в Йоркский университет сдавал экзамены на профессорскую должность один человек, который прислал очень интересную работу на историческую тему. Доказательства были очень убедительны, однако я, как оказалось, знала, что всё утверждение в целом было совершенно ложным, потому что существовало доказательство, которое абсолютно противоречило выводам, — в одной отдалённой библиотеке за рубежом. Я натолкнулась на этот документ, когда читала о чём-то другом. Конечно, всё это было бы не столь важно. Однако имелись некоторые свидетельства, что у этого человека был доступ к той библиотеке. Поэтому я навела справки и выяснила, что он действительно был там и, должно быть, видел письмо, но сознательно о нём умолчал.

— Но как вы могли быть настолько уверены, что он видел письмо? — с тревогой спросила мисс Лидгейт. — Возможно, он по небрежности пропустил его. Тогда это совсем другое дело.

— Он не только видел его, — ответила мисс де Вайн, — но он выкрал его. Мы заставили его в этом признаться. Он наткнулся на это письмо, когда его диссертация была уже почти закончена, и у него не было времени её переписать. И это был для него большой удар ещё и потому, что он был очарован собственной теорией и не мог от неё отказаться.

— Боюсь, это клеймо ненастоящего учёного, — сказала мисс Лидгейт жалобным тоном, как обычно говорят о неизлечимом раке.

— Но вот что любопытно, — продолжала мисс де Вайн. — Он был достаточно недобросовестным, чтобы опубликовать ложное утверждение, но он был слишком хорошим историком, чтобы уничтожить письмо. Он хранил его.

— Можно предположить, — сказала мисс Пайк, — что для него это было так же болезненно, как кусать больным зубом.

— Возможно, у него было намерение однажды открыть его вновь, — сказала мисс де Вайн, — и примириться со своей совестью. Я не знаю и не думаю, что он сам это знал наверняка.

— Что с ним произошло? — спросила Харриет.

— Ну, для него, конечно, это был конец. Естественно, он потерял профессорство, и его лишили степени магистра. Жаль, потому что он был блестящим в своём роде и очень красивым, если это имеет какое-то отношение к делу.

— Бедняга! — сказала мисс Лидгейт. — Ему, должно быть, очень нужна была эта должность.