Встреча в пути

Накануне он вернулся из рейса в район и, как водилось у них с дружком Анкундиновым, пригласил приятелей отметить это событие. О том, что в доме, может быть, нет денег, он не подумал, тем более, что на вино у него нашлось. Закуска, как известно, дело второстепенное. Жена и в самом деле приготовила там что-то.

Бутылки уже опустели, когда пришла с завода Галка, в сером камлотовом халате, с подобранными под косынку волосами. Он, Григорий, вряд ли и заметил бы ее: Галка торопливо прошла через комнату и затихла во второй, где у нее был свой угол за гардеробом. На нее обратил внимание Анкундинов, плюгавый человечек с голым яйцевидным черепом, выкрикнул: «Привет рабочему классу!» — и направился следом. Григорий пошел за Анкундиновым, просто так.

Во второй комнате у печки стояла кроватка Танюшки, младшей его дочери. Девочка уже спала, а ему захотелось похвастать перед бездетным Анкундиновым этой здоровушкой.

— М-да, дите невинное, — мычал Анкундинов и навалился на кроватку так, что она наклонилась.

Они, конечно, не обидели бы девочку, что они — звери? Но возле тотчас же появилась старшая дочь.

— Не пугайте, пожалуйста, ребенка.

Сказала брезгливо, словно Анкундинов был один или он, Григорий, был ей чужим. Она думала, что отец пьян и уже ничего не соображает. Он помнил это смутно, однако помнил. Он еще погрозил ей пальцем.

— Дочка! Помолчи! Могу я погордиться своим ребенком?

Но Галка уже загородила собой кроватку.

Они с Анкундиновым потащились обратно и только плюхнулись, один на табуретку, другой на стул, возле стола, как вошел этот, дядя Вася, так называла его дочь. Усатый, бритоголовый, крепкий старик в рубашке-косоворотке с крученым пояском, в триковых брюках и сандалиях, более похожий на деревенского дядьку, приехавшего в гости по случаю праздника, чем на старого мастерового. Он обучил Галку работе на станке.

— Мир честной компании, — сказал старик, остановясь на пороге.

Григорий не успел ответить.

— Дядя Вася! — в дверях второй комнаты стояла Галка.

Григорий обернулся на ее голос. Взгляд дочери полоснул по лицу ненавистью. Она бросилась к старику и, как минутой назад прикрывала собой кроватку, заслонила теперь своим телом дверь в комнату. Григорий еще раз увидел ее лицо, порозовевшее от стыда и гнева.

Никто из присутствующих ничего не заметил. Жена крошила на кухне в винегрет лук. Она никогда не садилась с ними. Григорий огляделся и вдруг увидел окружающее глазами дочери.

На столе зелено поблескивают бутылки, на полу окурки, плевки. Он, Григорий, сидит на стуле верхом, Анкундинов положил ноги в кирзовых сапогах на край тумбочки с радиолой. В комнате гул от старающихся перекричать друг друга неверных, но громких голосов.

— О чем задумался, детина? — на плечо Григория упала тяжелая ладонь шофера Федченки. — А ну, давай, еще по маленькой…

Григорий пил и… не хмелел. Было нехорошо. Сердце замирало, все казалось, вот сейчас он сорвется куда-то в бездну. Из рук выскользнул коробок спичек, побоялся наклониться за ним. Было страшно наклониться, но тут кто-то толкнул, задел локтем. Последнее, что он запомнил, это свой крик, тонкий, исполненный ужаса, и широко раскрытые глаза жены.

Очнувшись, он подумал, что прошло всего лишь несколько минут: над ним было все то же утомленное, поблекшее лицо жены. Она укладывала ему на лоб холодную мокрую тряпку. В окне стоял сноп солнца. Пора было собираться на работу.

Вылив на голову ведро ледяной воды и выпив чашку крепкого огуречного рассола, он отправился в гараж. Возил мешки с мукой и сахаром, детские велосипеды, упакованные в ящики, еще что-то. Петлял по улицам, мчался по шоссе. Все было, как всегда. Только рубаха взмокла от пота, и все время надо было помнить о руках, сжимающих баранку: очень уж неверными стали их движения. И еще он почему-то весь день думал об одном — о старшей дочери. Вспоминал ее крошкой в ползунках, первоклассницей: Галка старательно выводит первую букву чернилами.

Кажется, после седьмого класса их отправили летом в колхоз. Галка привезла оттуда несколько тугих мешочков с заработанной пшеницей, гречкой и горохом. Им дали еще немного деньгами, и она истратила их на подарки — домашние туфли матери, погремушку только что родившейся сестренке и теплый шарф для него, отца. Для себя у нее не осталось ни копейки. Спохватившаяся мать спросила: «А себе? Себе что ты купила?» Галка покраснела: «Мне не надо…»

Григорий даже удивился, как много он мог припомнить. Ведь если разобраться, он и не занимался воспитанием дочери. Просто видел ее, когда бывал дома. Она играла, выполняла уроки, помогала матери по хозяйству, занималась еще чем-то, он никогда не интересовался — чем. Никогда не замечал, как и во что она одета. Теперь он с уверенностью мог сказать, что у нее не было подруг, вернее, они, может быть, и были, конечно, — как же иначе! — но он никогда не встречал их в своем доме.

— Почему? — спросил он теперь себя.