Встреча в пути

Потом он подумал о себе, о том, что все у него в жизни пошло как-то не так. Слабовольный он человек! Прошлый раз за него взялся сам парторг Филипп Гаврилович, лечить вздумал, в больницу определил. И что ж, он, Григорий, три месяца потом не брал в рот хмельного. Протянул бы и дольше, если бы не дружки. Затащили на свадьбу к Федченке. И пошло… В последнее время от водки становится худо. Скоро уже не сможет работать за рулем, переведут в гараж мойщиком. А может, и уволят. Ни на что он теперь не способный. Никому не нужен. Они, дети, и без него выйдут в люди.

Слез не было, из горла вырвался лишь хриплый звук. Поднялся рывком, не зная, что же делать. Ясно было одно, он больше не в силах, не в состоянии переносить тех мыслей и чувств, что обрушились на него в последнее время. Нужно избавиться от них, каким путем — это не так уж важно.

Его дальнейшее поведение могло показаться со стороны осмысленным и продуманным, но он действовал бессознательно, подстегиваемый лишь нестерпимой душевной болью.

Окно, выходившее во двор, ставнями не закрывали, и в кухне было уже довольно светло. Он двигался бесшумно, с ловкостью лунатика. Разыскал свою одежду, развешанную Галкой, и переоделся. Вынул из кармана документы и положил их на стол под клеенку. Во дворе ему на глаза попалась красная пластмассовая чашечка — детская игрушка, которой делают песочное мороженое. Подержал ее на ладони и бережно положил на бревно. Постоял и решительно шагнул в темную пасть сарая. Уверенно ступая в сумраке, прошел к задней стене, где на деревянных гвоздях всегда можно было найти крепкий конец веревки… Неожиданно почувствовал, что кто-то легко прикоснулся к плечу. Обернулся, вздрогнул. Перед ним стояла дочь в пальто, накинутом прямо на коротенькую рубашку.

Некоторое время молча смотрели друг на друга.

В сумраке сарая лицо дочери с широко раскрытыми, настороженными глазами казалось белым, как мел. Галя произнесла с трудом, не своим, осевшим голосом:

— Ты разве в район сегодня едешь? Почему ты ничего не сказал? Приготовили бы все с вечера.

Григорий вдруг увидел, что она босиком, что рубашка не прикрывает ее худеньких колен. Протянул руки, застегнуть на ней пальто. Может быть, ей показалось, что он хочет обнять ее, а может, у нее просто подсеклись ноги, но Галка вдруг ткнулась ему в грудь. Григорий неловко обнял дочь и почувствовал, что она дрожит. Сердце обожгла горечь: ей бы спать сейчас сладким предутренним сном…

Галка плакала, всхлипывая, у него на груди, а он прижимал ее к себе все крепче, все бережнее. И так же, как минуту назад, ему любой ценой хотелось заглушить свою душевную боль, теперь любой ценой хотелось загладить перед этой плачущей девчушкой свою вину. Да, он наконец-то понял, как виноват перед ней, но поняв это, подумал опять же только о себе, он снова хотел причинить ей горе. А она беспокоилась о нем. Что же иное могло привести ее сюда?

Он не мог припомнить ласковых слов, бормотал: «Маленькая ты моя» и старался вытереть рукой слезы с ее щек. В эту минуту он со всей остротой почувствовал, что и такой вот, обессиленный алкоголем, крепко поколоченный житейскими передрягами, он сильнее ее хотя бы уже своим знанием жизни, всем своим нажитым опытом. И вместе с сознанием этого росло желание взять на себя какую-то часть тех трудностей и невзгод, что ждут дочь впереди. Пусть ее доля будет светлей. Ему, Григорию, жизнь не удалась, так пусть же в судьбе Галки сбудутся все его мечтания, все несбывшееся.

Сколько они простояли так в пыльном сумраке сарая, он не мог бы сказать. Обеспокоила мысль, что может войти жена и неосторожным словом нарушить молчаливое понимание, установившееся между ним и дочерью.

— Ну, будет, будет, — сказал он виновато, выводя Галку из сарая. — Ступай, усни часок. Мне тут… я тут лопату хотел наточить. Столб сменить, подгнил, — и, радуясь наконец-то найденному объяснению, добавил: — До работы успеть. Вечером отдохнуть хочется. Давай сводим сегодня Танюшку на карусель? — последние слова он произнес, отвернувшись, чувствуя на себе пытливый взгляд дочери.

— Ладно, — сказала Галка, — она обрадуется. Там, в парке, вообще-то хорошо.

«И нам, тебе и мне, будет хорошо. Не только Танюшке», — понял он и несмело поднял глаза на дочь. Галя смотрела теперь куда-то за его плечо, проговорила:

— Спать не хочется. Ты копай, я посижу. Я давно не вставала так рано. Вон, солнце уже.

Над тесовыми крышами домов поселка среди стволов сосен поднималось солнце. Почти поперек его пересекало сизое облачко, и казалось, что солнце лукаво и сонно жмурится. Бросив взгляд на лицо дочери, Григорий, как и тогда в комнате, когда пришел дядя Вася, вдруг увидел окружающее глазами дочери: двор, пересеченный длинными тенями, цветные бисеринки росы на листьях яблони, туго натянутую влажную синеву неба. Привычно знакомое, оно взволновало, сердце отозвалось щемящей благодарностью. Ощутил, как утренняя прохлада, обдавая тело, смывает и угарную сумятицу чувств.