Когда все разошлись, дядя Вася провел тыльной стороной ладони по усам.
— Значит, вот как оно получается, дочка! Так и вперед действуй. Только ты вот что скажи, как это ты надоумилась? Или подсказал кто?
Ему было неловко, что девчонка-ученица оказалась находчивее его, старого производственника.
— Так это же очень просто, дядя Вася, — она бросилась к станку. — Видите, под каким углом здесь кромка приходится?..
Старый мастер хлопнул себя промасленной кепкой по колену.
— Вот в чем загвоздка! А я, старый дурак, не мог додуматься.
Вчера он пришел попроведать ее, неожиданно и так неудачно! Она никого не приглашает к себе, а на заводе это не принято. Дядя Вася заинтересовался огородом, который они развели с матерью, потом поговорили про цех, а когда она вышла на улицу проводить его, уронил будто невзначай:
— Дом-то наши отстраивают, сорок семь квартир. Написала бы заявление, дадут комнату, тебе пока и ладно.
Она опустила голову, а дядя Вася добавил:
— В жизни, дочка, всякое бывает. Только уступать ей не надо, жизни-то. Она свое, а ты свое. И отойдет, отступится…
Повторила теперь про себя эти слова и заснула, согретая ими.
Проснулась оттого, что кто-то склонился над нею в темноте и совал в лицо что-то колючее, пахнущее свежеотпечатанной газетой. Это был отец, пьяный, вымокший под дождем. «Доченька, золотце ты мое, прости ты меня, бродягу окаянного», — бормотал он и все совал ей это колючее в лицо.
Галя вывела его на кухню, раздела, стащила с ног разбухшие, заляпанные грязью ботинки, уложила на сундук. Посидела рядом, пока он не забылся тяжелым бесчувственным сном. Мать не показывалась, она знала — Галя сделает все, что нужно. Вернувшись к себе, Галя включила свет и развернула на постели то, что принес с собою отец. Это была кофточка из грубой шерсти, колючая, пропахшая машиной, с нелепой отделкой на груди. Она была на четыре размера больше Галиного. На ярлыке под цифрой, указывающей размер, Галя прочитала: 12 руб. 82 коп.
Она сидела над кофточкой до тех пор, пока не замерзла. Потом завернула ее в свой старый школьный передник и спрятала на дно чемодана под белье, чтобы не увидела мать.
Григория разбудило ощущение тошноты. Нашарил ногами туфли и, не зажигая света, выбрался в коридор, открыл дверь. В лицо пахнуло свежестью. Ночь была на исходе, вот-вот начнет светать.
Долго сидел на крыльце, обессиленный рвотой, пытаясь восстановить в памяти события вечера.
Распаленный обидой, он пришел к Анкундинову. Тот встретил широкой ухмылкой, куда-то исчез и, вернувшись, поставил на стол поллитровку. Григорий отодвинул ее в сторону.
— К черту! Не буду. Нужны деньги. Много денег. Отдам сразу с получки.
— Добуду, — кивнул яйцевидной головой Анкундинов. — У самого нету, дружок не откажет. Вот пропустим с устатку…
Григорий пил, чтобы избавиться от ноющей боли в груди. Снова сжалось, похолодело сердце. Не обратил на это внимание, торопя Анкундинова. Он возьмет деньги, рублей тридцать, и купит Гале подарок. Царский подарок. Туфли лакированные или платье. Теперь в магазинах все есть. Он еще докажет. Может быть, он плохой муж, может быть, с ним уже и стыдно показаться на людях, но он отец своим детям. Он бросит пить водку, будет работать как вол, создаст своим детям хорошую жизнь. Галина пойдет в институт. Чего ей завод? Она может стать врачом. Он это сделает, ее отец. Он не позволит, чтобы воспитанием его детей занимались всякие дяди Васи…
— А чего ж, конечно. Ты и сам в состоянии, — подливал в стакан Анкундинов.
По его лысине ходили блики от лампочки. Хотелось съездить по этим бликам кулаком. Сдержался, потянул Анкундинова за рукав.
— Пошли, магазины закроют.
Дружок Анкундинова тоже не захотел отпустить их «на сухую». Таким образом, когда он снова выбрался на улицу, зажав в кулаке две десятки, была уже ночь.
Они с Анкундиновым долго плутали по переулкам, пока не набрели на киоск на вокзале. Киоск еще торговал. Там Григорий и купил кофту. На оставшиеся деньги «обмыли» покупку.
Ветерок шевелил потные волосы, холодил грудь. На землю бесшумно и неотвратимо надвигался рассвет. Григорий глядел перед собой широко раскрытыми глазами и думал о том, что подарок дочери он купил совсем не такой, какой хотелось, — нужно было сделать это с толком, трезвому, — что жена права, отказавшись пойти с ним в кино. Какое уж это удовольствие!.. И зря он обиделся на дядю Васю. Счастье Галки, что возле нее такие люди. Когда она училась в школе, они тоже были. Однажды ей выдали валенки, хорошие черные валенки, совсем бесплатно. И материал на форму. Как тем, у кого отцы инвалиды Отечественной войны. Что ж, для нее, для Галки, было бы лучше, если бы он был без рук, без ног. Ее уважали бы еще больше. А теперь ей приходится краснеть за него…