Всматриваясь в пропасть

– Я все соврала, – произнесла Ира. – Все не так. И на фиг меня с моей чертовой судьбой. Тут совсем другое. Только ты, может, поймешь. Я терпеть не могу детей. Они мне кажутся неприятными даже на физиологическом уровне. Слишком громко орут, нелепо себя ведут, глупо привлекают к себе внимание, как жертвы, зовущие своих мучителей. Знаю, что все не так, но это моя патология, моя большая тайна. Женщине положено умиляться каждому ребенку, а во мне умиления ни капли. Никогда. И вдруг такой удар… Марина, я вся сломалась, до последней косточки и до последнего разорванного нерва. Я не могу вынести собственное чувство. То ли влюбленная жалость, то ли жалкая влюбленность, но я покорена совершенно этим прекрасным, нежным, отважным и таким несчастным ребенком. И это не умозрительно. Я в каждую свободную минуту вспоминаю его теплое прикосновение, чувствую запах его сладкого лобика под кудрями… И это какое-то неземное блаженство и моя беда. Потому я и не оставляю себе свободных минут. Эти Сикорские давно меня забыли, у них столько других проблем. А я… Я как будто родила малыша на старости лет, но об этом никто не знает. И никто больше не даст мне к нему приблизиться… Буду приставать – начнут гнать, как Стеллу… Словами, тряпками, полицейскими дубинками.

– Да, дела. Все настолько сложно, что нам бы выбраться для начала из туалета. – Марина встала и помогла подруге. – Поехали ко мне, хоть в порядок тебя приведем. А потом… Давай навестим Сикорских. Купим вкусных вещей, ребенку игрушку. И заодно проверим, дадут ли тебе к нему приблизиться. Если уж тряпки и дубинки – встретим это вместе.

…Ирина вернулась домой поздно вечером. Она чувствовала себя совершенно выжатой, обессиленной, хотя ничего особенного за день она вроде бы и не сделала. Они с Мариной просто съездили к Сикорским.

Ира приняла горячую ванну и в порядке большого исключения выпила успокоительную таблетку: так хотелось провалиться в сон, избежать любых мыслей и сильных ощущений.

И она сразу уснула. И попала на яркую поляну: там трава была намного зеленее, чем наяву, солнце оранжевое, как нарисованное, а деревья огромные, дотянувшиеся до синего-пресинего неба. Ирина блаженно потянулась и резко проснулась. Это она увидела во сне детство. Украденное у нее, отобранное у Вани. Но Ваня совсем маленький, ему многое можно вернуть. Она вспомнила каждую минуту проведенного с ним вечера и поняла, что получила сегодня больше, чем за всю свою жизнь. Столько света и не испытанного до сих пор такого пронзительного, родного тепла. А на прощание Ваня приблизил свое несказанно красивое личико к ее лицу, обласкал карим взглядом и прошептал: «Ты моя дорогая Ира».

Да, Ира прожила сегодня один из самых важных дней своей жизни. Это так, что бы ни происходило дальше.

Марина против судьбы

Знакомство с женой и дочерью Григора не произвело на Марину большого впечатления. Да и маленького тоже не произвело. Она о них специально, сознательно никогда не думала, но смутно представляла себе примерно такими, как увидела. Жена – простая, очень домашняя, добродушная женщина, уверенная в том, что и она сама, и ее жизнь принадлежат мужу и дочери. Девочка – подросток, угловатая, застенчивая, но в темных глазах уже зажглись лучи требовательности, протеста и амбиций, из которых и рождается независимая юность.

Они и смотрели на нее по-разному. Назира – открыто, искренне, приветливо и почти с восхищением, как, наверное, на всех знакомых своего известного мужа. Манана – оценивающе, одобрительно и… подозрительно, ревниво.

Они остались у Григора в московской квартире на неделю. Он решил, что Манану пора опять обследовать по поводу ее аллергии. «Это вопрос иммунной системы, ее патологической реакции, – объяснил он Марине. – У девочки такой возраст, что может перерасти, но не исключено, что так маскируется проблема с очень серьезными последствиями. Хочу сам все проконтролировать, потому что дома с мамой Манана – командир, и у нее уже свои важные дела космического значения. Не до лекарств и врачей».

Марина отметила, что он просто и легко говорит с ней о своей семье. И если слово «жена» произносит практически без эмоционального оттенка, то слова «дочка», «девочка» явно окрашены теплотой, беспокойством и отцовской гордостью. Марину устраивало и то и другое. Отношение к жене как к близкому человеку, наличие которого не исключает страстной привязанности к любимой женщине. Преданность дочери как отличительная черта ответственного, надежного человека, сильного мужчины, который считает своей задачей – решать все ее проблемы, оставляя девочке право свободы и собственного выбора.