Всматриваясь в пропасть

– Это наконец все? – почти взмолилась Алена. – У меня мозги как будто сто раз прокручены в стиральной машине и потом прожарены в сушке.

– Да. Пожалуй, на сегодня достаточно. Продолжаем держать друг друга в курсе. Вы свободны, Алена Викторовна.

Алена встала, едва кивнула ему и уже в коридоре выдохнула:

– Хамье. Вы свободны… Нашел себе девочку для битья и допросов с пристрастием. Два часа ни о чем. А у него служба идет.

Часть шестая

День Ирины

Что-то произошло с жизнью Иры. Все изменилось: ее время, нервы, отношение ко всему вокруг и к себе самой. Поверхностные изменения легко заметить любому. Ирина хваталась за какую угодно работу, искала частных учеников и клиентов, даже без стеснения уводила их из-под носа коллег. Она, как маниакальная скряга, отпускала себе несколько часов на сон, экономила каждый рубль на покупках. Ира забыла, что такое бездумно, расслабленно сидеть на балконе с большой чашкой кофе со сливками и просто отдыхать: не от усталости, а от всего, что было, что существует и что только может случиться.

Однажды на работе она поймала на себе внимательный, изучающий взгляд Марины и спросила:

– Со мной что-то не так?

– Все не так, – как всегда, веско произнесла Марина. – Я бы назвала это психологической холерой. Ты куда-то и зачем-то рвешься, несешься, а я не вижу ни отправной точки, ни цели. Есть догадки, но они, в общем, слабые. Не поделишься? Может, что-то со здоровьем, возможно, последствия перенесенного стресса во время нашего участия в поисках Алексея… Но реакция на второе чрезмерна, на мой взгляд.

– Здоровье в порядке, если ты подозреваешь, что я сошла с ума, – спокойно ответила Ирина. – Да и реакция… Это было потрясение, но я его пережила. У меня другое, Мариш. Вдруг на мозги, на сердце упала огромная, страшной тяжести ответственность, а я слишком ничтожна, чтобы с нею справиться. Мне кажется, я должна закалить себя до степени скалы и заработать столько денег, чтобы хватило на много дней возможных или неизбежных событий и бед. Не моих бед… Они просто станут моими. Я, наверное, утратила даже способность внятно объяснять…

– Да нет, не утратила. Я только уточню: ты полюбила Алексея за его муки? Ты хочешь их разделить? И второй, быть может, более важный вопрос. Ты влюбилась в этого прелестного Ваню, за которым на самом деле гоняются беды?

– Как ты сформулировала… Ты на самом деле гениальна. Скажу по порядку. Да, я не могу себе позволить есть и спать, пока Алексей висит между жизнью и смертью. Это не любовь, может, преданность. Я не могу простить никому то, через что он прошел. Не доверяю ни его жене, ни следствию, ни… Нет. Ваграняну доверяю, конечно. Но даже он сейчас не знает, не останется ли Алексей на всю жизнь инвалидом, если выживет. И у меня есть нелепая уверенность в том, что я могу его поддержать, удержать, поднять… Короче, не ту тетку он поднял с гололеда – я теперь не могу отвязаться. – Ирина грустно улыбнулась. – И понятия не имею: он вообще меня вспомнит? Могу ли понадобиться хоть в самой глупой ерунде…

– Бессмысленные вопросы, – произнесла Марина. – Не стоят времени на озвучивание. Алексей пока не вернулся к самому себе.

– Да я на этом и не зацикливаюсь, – смущенно сказала Ирина. – Говорю, скорее, для своего оправдания. Вроде в чужую жизнь лезу. Алена точно так думает.

– Плевать, – заметила Марина.

– Что касается Вани, то это просто чужой ребенок, которого я увидела объемно, под колпаком всех его несчастий с рождения. Они мне знакомы, мягко говоря, – ровно произнесла Ира. – И я вроде как обязана собственной судьбе: должна попытаться вырвать эту жертву из всех опасных лап. Это громко сказано, но такое ощущение. Должен быть какой-то смысл в том, что мы это узнали. Так что ничего особенного, просто забота о себе…

Ирина вдруг поднялась, пробормотала «извини, мне нужно…» – и выбежала из кабинета.

Марина подождала пять минут, затем вошла в женский туалет кафедры. Она обнаружила подругу в закутке между кабинкой и умывальником. Ира сидела на полу, обхватив колени, спрятав лицо в собственную юбку, и глухо, надрывно рыдала. Марина коснулась ее волос: даже они были мокрыми от слез. Она никогда не видела, как плачет Ира. Смочила в холодной воде кусок бумажного полотенца, прижала его к воспаленному, опухшему от горьких слез лицу. Опустилась на колени рядом. Не произнесла ни слова. Сейчас только Ира может что-то сказать. Или нет.