Вскормленные льдами

Что касается сухопутного фронта – на некоторое время многочисленная мелкокалиберная артиллерия, вкупе с пулемётами, а также с частично снятыми мортирами с батареи на Золотой горе, задержали наступление японцев. Но к концу сентября обстановка была безрадостная. Крепость стояла уже у грани. Над гаванью и городом снова засвистели 120-миллиметровые снаряды японцев.

* * *

В отличие от Витгефта, который в осаждённом Порт-Артуре находился всё же в некоторой информационной блокаде, Дубасов, прибывший во Владивосток, имел пусть и кривоватую (через телеграф из Санкт-Петербурга), но весьма оперативную связь с Рожественским.

Заранее Владивосток тоже получил свои инструкции по переделке крейсеров. Но только с прибытием Дубасова, привёзшего с собой в том числе и восемьдесят рабочих с инженерами, а также кое-что из оборудования, наметились существенные сдвиги.

Моряки народ суеверный, но Дубасов не побоялся указать точную дату, к которой отряду крейсеров следует быть готовым к выходу в море, в расчёте на взаимодействие с Зиновием Петровичем.

Досадовало, что добрался он уж слишком поздно, когда Рожественский сообщил, что эскадра уже на подходе к Берингову проливу.

Зато Фёдор Васильевич имел при себе бумагу за подписью самого императора, дающую ему такие полномочия, что полетели шапки и клочья до залысин… и даже головы.

Пока не смертельно, но сидельцами да с конфискацией кое-кому быть уж точно!

Досталось по первое число, кстати, и Скрыдлову, за то, что не соизволил любым способом пробраться в Порт-Артур.

В целом русские готовились.

Готовились и японцы.

Эллиоты… туманы… комбинации…

Вам жизнь, а мне не очень…

Вам сон, а мне без сна.

Вы ветрены, я точен.

Мне яду, вам вина…

И вот уже неделю как адмирал подолгу засиживался над картами в своей каюте или же мерно вышагивал по мостику «Микасы» в глубоких раздумьях, сохраняя на лице неизменный трафарет невозмутимости. Никак не делясь и не советуясь со своими флаг-офицерами. Потому что пока нечем было.

В это раннее утро солнечные лучи томительно пробирались через лохмотья тумана, проникая в полуприкрытый иллюминатор адмиральской каюты.

В это странное утро Хэйхатиро То́го неожиданно почувствовал зябкое приближение смерти.

Ему и до этого доводилось слышать её унылую песню в случайных осколках, сто́я на мостике, который он обычно предпочитал боевой рубке. Но сегодня, отринув логику, замутнённый предчувствиями, с обречённым взглядом героя, поставленного перед прекрасным выбором умереть от шального снаряда, Хэйхатиро подумал, что для него уже всё должно было бы закончиться: линейный бой вырвет его жизнь, вместе со скупым взрывом русского пироксилина унеся за борт. И тело его так и не будет найдено.

В конце концов, он был в ответе за многих, но его смерть – это его смерть. И никто не смеет сомневаться в его выборе. Это его личный предел и его личный выход.

Однако неторопливые боги упивались земным спектаклем, отсрочивая финал, смакуя и обсуждая отдельные эпизоды в антрактах.

Русские трусливо жались по гаваням и бухтам, отгородившись минами, на которых он уже потерял два броненосца и ещё корабли, перечислять названия и класс которых было горько… и не хотелось.

Раздумья были прерваны, в дверях каюты, словно статуэтка, явился флаг-офицер с докладом о ночной вылазке миноносцев – «атака отбита, потери незначительные».

Ещё вчера бы он живо включился в разбор, но сейчас отпустил офицера – позже.

Сегодня томлением иллюзий и ожиданий думалось о другом.

Господство на море решалось иными масштабами: сошедшимися в битве броненосными армадами, благородными и красивыми манёврами, дуэлью главных и вспомогательных калибров… согласно изящным планам и их безукоризненным исполнением.

Только невежды, далёкие от истинного понимания и представления, кто не замерзал на мостиках и марсах кораблей, не надрывался под тяжестью снарядов, подаваемых к орудиям, кто не выжаривался сухим по́том у топок под настилами бронепалуб, могли сказать, что сынам Аматэрасу покровительствуют боги и сама Судьба. Что все победы в противостоянии с северными варварами можно отнести к удаче японцев и пресловутому невезению русских, которым изменило их знаменитое «авось». Победа давалась Японии нелегко.

Война катастрофически затягивалась. Империя, отринув прорисованную иероглифами безупречную утончённость, приняв европейскую реальность прогресса, теперь не могла сойти с этого порочного пути, всё больше ввязываясь в денежную и военную гонку. Выбрав европейский конкурентный капитализм.

Тем самым и как будто возрождая древние обычаи – ритуальные механизмы удаления бесполезного «себя» из общества, заставляя «нищих стариков» ещё больше «нищать», совершая на то сеппуку, или уходя «умирать в горы», давая «молодым» пространство для жизни18.

Япония прогибалась под гнётом иностранных кредитов, обескровливаясь, неся непосильное бремя.

Он знал, что потери в армии уже вынуждают облагать призывом всё более старшее поколение.

Кто был на очереди? Дети?