– Я по-прежнему считаю, что самым ценным там были движки, то, из-за чего можно было разводить весь сыр-бор, – Шпаковский, выдув уже третью чашку, разомлел и говорил тягуче и с ленцой, – только там их два всего на виду лежало. Те, которые на крыле, ближе к центроплану крепились. Ещё пару могло сорвать при первом касании и ударе об лёд. Или пока самолёт сунуло на пробеге. То есть, сколько бы мы потратили времени на их поиск, неизвестно. А прибавь к этому ночную разгрузку… Но вообще странно, как их на эту сторону занесло, они ж уже пересекли Северный полюс, шли по направлению на Фэрбенкс. По логике, должны были или на Аляске или где-то в Канаде гробануться.
– Да почему? – возразил капитан. – Ты же читал, что там предполагали. Левченко держал курс в хреновых метеоусловиях. Летели в глубоком циклоне. В облаках. Без связи, при неизвестном ветровом сносе. Солнца и звёзд не видно. Пеленга никакого нет. В высоких широтах компасы, что у них стояли, показывают всё что угодно, кроме правильного направления. А потом, судя по всему, с ними случилось тот же, что и с нами – белое свечение и их переносит сюда. Вообще, этот феномен следовало бы изучить…
– Каким ка́ком? – фыркнул помощник. – У нас есть приборы для изучения «зелёных человечков»? Вот пусть они там, в 2016-м и изучают теперь. Куды целый ледокол подевался.
После последней фразы капитан бросил короткий взгляд на собеседника, но промолчал. Сидел, медленно перемешивал сахар, постукивая ложечкой. На столе перед ним лежали пожелтевшие листы оставленного Леваневским письма. Собственно, это был короткий хронологический отчёт, приколотый к двери в грузовой отсек. Что с ними произошло в последние часы полёта и за те шесть дней, которые они оставались на месте падения, прежде чем отправиться в путь. На материк.
– Мне интересно, хоть кто-то из них дошёл?
– Конечно, их кинуло сюда никак не восемьдесят лет назад. Пять, максимум десять. Причины таких выводов понятны, – Шпаковский пожал плечами, – но о них наверняка бы стало известно. Личности яркие, мужики волевые – о себе бы заявили.
Черто́в снова опустил глаза на записи. Строки были немного неровные, в некоторых местах поплыли от влаги, но вполне разборчивые: